Устал рождаться и умирать - читать онлайн книгу. Автор: Мо Янь cтр.№ 157

Когда объявили о каникулах, ученики запрыгали от радости. Для них это стихийное бедствие, которое нанесло серьёзный урон и раскрыло серьёзные проблемы, было забавой, чем-то новым, и они с возбуждением предвкушали возможность поразвлечься. Более тысячи учеников школы Фэнхуан высыпали на Народный проспект, внеся ещё больший беспорядок в царившую на нём неразбериху с движением. Как ты уже говорил, в то утро на улицах валялись, раскрывая и закрывая жабры, колотя хвостом, живучие, большие, с ладонь, караси с серебристым брюшком; были там и толстолобики, погибавшие сразу, как вылетали из воды, а также толстые желтоватые вьюны, которым только ил подавай, и они довольны. Больше всего было лягушек размером с грецкий орех. Они прыгали по дороге куда попало, одни пытались перебраться с левой стороны дороги на правую, другие прыгали с правой стороны на левую. Поначалу народ собирал рыбу в пластиковые ведёрки или пакеты, но очень скоро все стали выбегать с этой рыбой из своих домов и вываливать в близлежащие канавы или попросту на дорогу. В тот день любая машина или повозка на дороге становилась участником жестокого смертоубийства. От хруста раздавленных рыбин у людей аж сердце ёкало, вздрагивали от страха и собаки. А от писка лягушек у собак дыхание перехватывало, и они зажмуривались, потому что этот звук какой-то гадкой стрелой вонзался прямо в барабанные перепонки.

Дождь то переставал, то заряжал снова. Когда он прекращался, в разрыве облаков мог показаться луч солнца; от влажности и жары весь город был окутан паром, и от начавших разлагаться дохлых существ несло отвратительной вонью. В то время лучше всего было не выходить на улицу. Но твой сын, похоже, возвращаться домой не собирался. Может, хотел воспользоваться этой неразберихой в городе и бесцельно побродить, чтобы снять внутреннее напряжение? Ладно, и я с ним погуляю. Знакомые собаки, встреченные по дороге, наперебой докладывали о потерях во время бедствия среди нашего собачьего племени. Погибло двое. Одну овчарку задавило рухнувшей стеной на заднем дворе ресторанчика у железнодорожного вокзала. А длинношёрстная легавая с оптового рынка у реки, где торговали лесом, упала в воду и захлебнулась. Выслушав новости, я двумя долгими завываниями выразил скорбь по погибшим.

Следуя за твоим сыном, я незаметно для себя оказался перед входом в магазин Синьхуа. Туда ввалилась целая толпа детей, но твой сын входить не стал. Синяя половинка лица стала походить на кусок черепицы, такая же холодная и твёрдая. Там мы увидели Пан Фэнхуан, дочку Пан Канмэй. Она была в оранжевом дождевике и резиновых полусапожках такого же цвета, этакий яркий язычок пламени. За ней следовала молодая коренастая девица, явно телохранитель. Позади, сверкая вычищенной шерстью, ступала моя третья сестра. Ступала осторожно, стараясь обходить грязные лужи. Но лапы-то всё равно запачкаются. Взгляды твоего сына и Фэнхуан встретились, и она злобно сплюнула в его сторону: «Босяк!» Твой сын свесил голову на грудь, словно получил сзади удар мечом в шею. Третья сестра оскалилась на меня с загадочным выражением на морде. Собак перед магазином собралось не меньше дюжины. Эта мода, чтобы собаки сопровождали детей в школу, возникла недавно благодаря поданному мной примеру беззаветной преданности и храбрости. Но я от этих собак держался подальше. Среди них была парочка сук, с которыми я имел дело. Они со своими болтающимися титьками были не прочь подъехать ко мне, но моё суровое обхождение заставило их отступить. Около десятка младших школьников забавлялись жестоким и отвратительным образом. Они лупили прутьями лягушек, которые от этого надувались, как шарики, а потом давили их кирпичами. Звук, с которым они лопались, был просто невыносим. Я ткнул твоего сына носом, показывая, что пора домой. Тот прошёл со мной шагов десять, потом резко остановился. От волнения его синее лицо позеленело как нефрит, на глаза выступили слёзы.

— Пёсик, домой не пойдём, отведи меня к ним!

Даже когда мы отрывались друг от друга, полусонные от усталости, руки по-прежнему дарили ласку. Пальцы опухли, кожа на них сделалась тонкая и гладкая как шёлк. Она стонала в полузабытьи, лепеча безумные слова — «мне сразу полюбилось твоё синее лицо, я влюбилась с первого взгляда, когда Мо Янь впервые привёл меня к тебе в кабинет, сразу захотела соединиться с тобой». Она по-детски подпирала груди руками: «Смотри, они для тебя выросли…» Заниматься такими делами, говорить такие слова, когда руководители и народные массы уезда вели мужественную борьбу со стихийным бедствием, было поистине несвоевременно, даже можно сказать, постыдно — но такова была реальность, что тут скрывать.

Из-за двери за окном донёсся шум. И твой лай. Мы вообще-то поклялись, что никому открывать не будем, пусть даже владыка небесный явится. Но твой лай был как приказ, которому не повиноваться нельзя, и я послушно вскочил. Потому что знал, что с тобой должен быть мой сын. Раны болели, но любовь — лучшее лекарство, и я уже мог двигаться, даже оделся самостоятельно. Ноги подгибались, кружилась голова, но я не упал. Помог одеться и кое-как причесаться Чуньмяо. Она размякла, будто из неё вытащили все кости.

Я открыл дверь, и по глазам резанул горячий влажный воздух и яркий солнечный свет. Почти тут же в лицо чёрной жабой полетел комок жидкой грязи. Увернуться я не успел, да и подсознательно не пытался, и грязь шлёпнулась мне прямо в лицо.

Я стал стирать эту вонючую грязь, она попала в левый глаз, глаз закололо, но правым я мог видеть. Передо мной был рассерженный сын и пёс, казавшийся безразличным. Окно и дверь заляпаны грязью, а в большой грязной луже перед дверью образовалась большая яма. У сына ранец за спиной, руки в грязи, тело и лицо тоже заляпаны. Лицо совсем не рассерженное, а из глаз не переставая текли слёзы. У меня тоже слёзы навернулись, я понимал, что так много нужно сказать сыну, чтобы всё объяснить. Но я лишь пробормотал, словно у меня болел зуб:

— Бросай, бросай, сынок…

Я шагнул за дверь, держась за дверной проём, чтобы не упасть, и зажмурился в ожидании. Слышалось тяжёлое дыхание сына, и в меня со свистом летели новые пригоршни грязи, вонючей и тёплой. Попало и в нос, и в лоб, и в грудь, и в живот. Один особенно твёрдый комок угодил между ног. Удар был такой сильный, что я застонал и согнулся в поясе. Ноги подкосились, я присел, а потом шлёпнулся на зад.

Брызнувшие слёзы омыли глаза, и я открыл их. Теперь я мог видеть обоими. Лицо сына перекосилось, как подошва кожаного башмака в огне печи, комок грязи выпал из руки. Он расплакался, закрыл лицо руками и убежал. Пёс яростно облаял меня и бросился вслед.

Когда я стоял перед дверью, а мой сын изливал гнев, швыряя в меня комки грязи, Чуньмяо, моя любимая, стояла рядом. Сын целился в меня, но немало грязи попало и в неё. Она помогла мне встать и тихо сказала:

— Придётся сносить всё это, братец… Я так счастлива… Мне кажется, наша вина стала немного меньше…

Сын швырял в меня грязью, а в коридоре второго этажа магазина, где располагались служебные помещения, стояло человек двадцать, насколько я понимаю, начальство и работники. Среди них был коротышка по фамилии Юй. Когда-то он через Мо Яня обращался ко мне с просьбой помочь продвинуться до замдиректора. В руках у него был тяжёлый высокоточный фотоаппарат, он снимал мои мытарства разными объективами с различных ракурсов и расстояний, и у него составилась целая фотохроника. Впоследствии Мо Янь показывал мне кое-какие его снимки, и их качество поразило. Они вполне достойны мировых призов за мастерство. Будь то снимок моего заляпанного лица или меня крупным планом всего в грязи, или Чуньмяо, не такой измазанной, но горюющей, — все они отличаются чёткостью и сбалансированной композицией. И фотография, где я корчусь от боли, когда удар пришёлся между ног, а испуганная Чуньмяо склоняется ко мне, чтобы помочь встать; и та, где я принимаю удары вместе с Чуньмяо; и мой сын, изготовившийся для броска, но уже выронивший из руки свой снаряд; и пёс, растерянно наблюдающий за происходящим со стороны, — их можно использовать для подборок с такими названиями, как «Наказание отца» или «Отец со своей любовницей», и включить в число поразительных и волнующих произведений мировой фотографической классики.