Воды любви (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Лорченков cтр.№ 101

На третий день был банкет на ВДНХ.

Зайдя в большой зал с высокими потолками, товарищ Марта увидела, наконец, их всех.

Товарища Ирже, улыбчивого Клопотничека, старика Якова, чудом выбравшегося из варшавского гетто, замечательного Николая, чью фамилию никто так и не узнал даже и к 1975 году, коммуниста Клауса, Пжебоданика из Кракова, лейтенанта Ингрид, товарища Суковейко… Все они крепко выпили. Поминали старых товарищей, а ближе к полуночи и подрались, как следует. Товарищ Ирже чуть было не зарезал Пжебоданика из-за какой-то, как он кричал, «тешинской силезии». Товарищ Яков плюнул в лицо Клопотничеку за «чешский коллаборационизм», сам Клопотничек плакал, матерился и кричал, что ненавидит русских из-за танков на площади Праги, за что товарищ Суковейко дал ему в зубы. Но Ирже от этого лучше к Суковейко относиться не стал, и с воплем «катынь» бросился на него со стулом. Если бы не Яков, который все никак не мог успокоиться из-за «горящих стогов едвабне», убили бы Суковейку. Тот плакал, держал руки на разбитом лице, и все твердил, что он украинец, а это вовсе не то, что вы думаете, это не великодержавные шовинисты, об этом еще Ленин писал… Потом все избили Кальцониса за то, что за «жидов всем миром кровь проливали», а они «взяли да свалили в свой Израиль, и никому даже полвызова не шлют, и это что, по-товарищески?!». Пжебоданик что-то про русских свиней и хохляцких псов кричал…

…Марта сидела спокойно, слегка улыбаясь, но внутри вся дрожала.

Поняла, наконец, что имели в виду немцы, когда говорили о порядке, и праве разумного человека господствовать над азиатскими дикарями. После драки все плакали, пили водку, блевали, потом снова начали драться и тогда уже Марта решила уходить. Что за поведение? Дикари. Выпила кофе с молоком, как с молодости любила, и пошла в гостиницу. Вернее, отвезли на такси. Шофер – крепкий, кряжистый мужчина, напомнивший Петерса – отмахнулся, когда Марта собралась было заплатить по счетчику. Все стало понятно. Шофер глянул ей в декольте. Марта не отодвинулась. Она была еще ничего. Товарищ шофер так и сказал, когда уходил под утро. На следующий день приехал уже другой шофер и отвез Марту на вокзал.

В 1988 году Марта стала активной участницей национально-освободительного движения Латвии. Героиня Сопротивления, убившая НКВД-иста, долгое время скрывавшаяся, залегшая на дно на все время советского правления, женщина, приговорившая к смерти свекра и свекровь за сотрудничество с Советами… она появлялась на трибуне одновременно с овациями.

В 1997 году Марта стала премьер-министром. Тогда-то в ее кабинете и появились товарищи по старой службе. Объяснили, что она теперь будет делать и на кого работать – из-за чего, собственно, Марту когда-то и пощадили, – показали документы, свидетельства, снимки. Да, и те, что с шофером – тоже. Марта все поняла. Поняла даже, почему ее теперь держат за яйца, хотя никаких яиц у нее нет. Проводила гостей, открыла сейф. Вынула ламповую радиостанцию. Настроила волну.

– Иоганн, Иоганн, – выдала она в эфир позывные.

– Иоганн на связи, – отозвался Иоганн голосом чистым, светлым, неземным, голосом из прошлого.

– А почему шумы? – спросила Марта.

– Да тут же яма, полная мертвецов, – сказал Иоганн.

– Ну, хватит сантиментов, – сказал он.

– Доложите ситуацию на Восточном фронте за 17 мая 1943 года, – сказал он.

– Но сначала… товарищ Марта, решением ЦК вы приговорены к ордену Славы третьей степени, – сказал он.

– Служу Советскому Союзу, – сказала Марта.

Скупо улыбнувшись команде «вольно», села.

Стала принимать шифровку.

Летом в комнате пахло зверобоем. Еще шалфеем, и мятой, и сухими розовыми лепестками, которые пахнут совсем не так, как свежие розы, и апельсиновой цедрой, кофейными зернами, обязательно гвоздикой, немножко корицей, и еще чем-то очень знакомым, запах чего я пытался потом вспомнить всю свою жизнь, но не мог. Здесь мать сушила травы, и хранила всякие специи. Говорила, что там, где она работает, специально проверяют людей на аллергию: делают маленькие надрезы на руках, и втирают в них всякие экстракты всяких веществ. Я про них думал так – Веществ. И если порезы на руках краснели, это значило, что у человека на Вещества аллергия, и этих Веществ у него Непереносимость, и тогда человека отправляли работать не туда, где работала мать, а в другой Цех.

Обо всем этом я знаю понаслышке, мать никогда не брала меня с собой на работу, хотя и брала с собой работу ко мне, Ну, в смысле, домой. Я хорошо помню, как она сидела в той комнате, и взвешивала на маленьких весах – почему-то в виде тетки с завязанными глазами, – ломкие листики лавра, горошины черного перца, щепотки кориандра. Мне, правда, в комнате находиться не позволялось – как раз у меня-то была мощная аллергия. Почти на все. Сколько себя помню, вечно из носа течет и глаза слезятся. Мать лечила это разными народными средствами, запирала комнату с пряностями, но, боюсь, особых успехов не достигла. В детском доме, куда я попал после смерти матери, с этим разобрались быстро, и достаточно эффективно. Половина таблетки супрастина утром и половина вечером, и так десять лет. Нужно ли говорить, что все эти десять лет я проспал? А когда очнулся, то стоял на пороге детдома с чемоданчиком, где лежали три комплекта белья, книжка «Секреты семейного счастья от Льва Николаевича Толстого: подборка цитат», направление в общежитие автодорожного техникума, и две общие тетрадки в клетку. Это в одной руке. В другой у меня была зажата чья-то рука. Я глянул на ее владельца, это оказалась владелица. Еще она оказалась легкой на передок девчонкой из соседнего класса, тоже сиротой, как и я. Нас так любили выпускать – парами, потому что, как говорили учителя, во взрослой и самостоятельной жизни вдвоем всегда легче. Ладно. Мы вежливо попрощались с учителями и отправились в техникум. Там стали жить в комнате для семейных. К сожалению, из носа у меня текло по-прежнему, да и сонный я был из-за супрастина, так что жена меня бросила. Начала, как было написано в книге, «срывать те цветы наслаждения, что оборачиваются ядовитыми грибами разочарования». И верно. Эти поганки ее всем общежитием трахали. Я собрал вещи, покинул комнату, и забрал документы из колледжа.

Делать ничего не умел, так что устроился в газету. Нет, писать статей я не стал – в конце концов, не настолько же никчемным я был – просто работал сначала охранником, потом таскал тюки с газетами из типографии в машины и обратно. Жил я в маленькой комнатке для хранения всякого хлама, меня туда пустили, узнав, что я сирота, и пожалев. Воды там не было, так что я раз в неделю ходил в старую общественную баню, и там всячески уклонялся от посиделок за пивом со старыми пузатыми мужиками, которые, – раздевшись, обмотавшись в простыни, и сидя друг напротив друга с раскинутыми ногами, – обожали болтать про то, что нынче везде одни пидарасы. Спал я хорошо, хотя будила меня рано уборщица, сунув швабру под дверь кабинета. Она возила ей злобно, пока я не вставал, чтобы открыть и удалиться, предоставив этой жирной женщине в халате намочить пол подсобки своими грязными тряпками. Одеяло, которым укрывался, прятал в шкафу.