Дорога обратно - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Дмитриев cтр.№ 33

— Изменяешь?

— Нет.

— Бьешь?

— Нет.

— Тогда что?

— Игнорирую и презираю, как и было заявлено.

— Гляди у меня, — растерянно проговорил Живихин.

Трутко покинул его квартиру, забыв копеечный выигрыш. На коротком, в двадцать шагов, пути к дому майор успел обдумать и принять решение. Пока он укладывал трусы, рубашки и мундир в один чемодан, а книги в другой, Галина не плакала, запоздало решив быть гордой. Но когда он, надвинув фуражку на переносицу, подхватил чемоданы и ушел, она бросилась к соседке Елизавете, отрыдаться… Не зная, чем ее лучше утешить, Елизавета принялась жаловаться Галине на собственного мужа. Едва началась подготовка к полигону, Воскобоев стал мрачнее тучи. Он и раньше бывал мрачен, но то была апатия, угрюмая беспомощность, а теперь он зол, позволяет себе говорить ей разные грубости и совершенно не помогает в благоустройстве квартиры. Целыми днями он пропадает где-то за озером, все взвалил на ее плечи, а плечи ее скоро ослабнут, потому что она, кажется, беременна…

Галина, отхлюпав носом, ушла. Елизавета улеглась на тахту и перечитала очередное радостное письмо от матери из Кеми. Пишет ей отец, уже каждую неделю пишет, и штемпеля все разные: прошлый был псковского почтамта, а последний — смоленского. Елизавета дивилась тому, как легко ее сумрачный отец стал порхать, подобно бестолковой какой-нибудь бабочке, по стране, недоумевала, зачем, и зачем пишет, если уж смылся. «Украл что-нибудь, — успокаивала себя Елизавета, упорная во всякой своей неприязни, — а пишет, чтобы потом было куда вернуться, где лекарство подадут с манной кашей». За окном лилово смеркалось, Елизавета тревожилась: «Может, любит, оттого и пишет? — и опять успокаивалась: — Зачем было смываться, если любит? Ясное дело, где-нибудь что-нибудь украл…» Она спокойно засыпала, не дожидаясь мужа.

В полночь дежурный офицер шел по темным и гулким коридорам учебного корпуса, деликатно стучал в дверь и, не услышав отзыва, открывал ее. Пуст был класс. Тренажер темнел в углу безжизненной грудой. Ветер бродил за окном по пустой взлетно-посадочной полосе. Офицер закрывал и опечатывал дверь.

Там за озером, на заброшенном картофельном поле капитан Воскобоев всматривался в ночь, разбавленную робким лунным сиянием. Он сжимал в руках холодное ружье, изредка бросая короткие нетерпеливые взгляды по сторонам, где на равном удалении одна от другой слабо колыхались безмолвные тени. Впереди справа хлопнул яркий выстрел, потом раздались ругань и резкий истошный крик:

— Атас, капитан! В сторону!

— Как же, в сторону, — промычал капитан Воскобоев. Он поднял ружье; ладони его похолодели; они были холодные и не дрожали. Кабан шел прямо на него — шел уничтожить его, искромсать, истоптать, избыть боль, сжигающую левый бок, разорванный картечью… Не было страха, и слабости не было; Воскобоев медленно опустил ружье и замер, и ждал, не шелохнувшись; мягко надавил на спусковой крючок и упился мгновением, коротким и громким, когда мир был полон света, грохота, адского хруста сокрушенной кости врага… Кабан ухнул, как птица филин, и зарылся клыками в мокрую глину. «В четырех шагах», — сказал кто-то рядом, но рядом не было никого.

— В четырех шагах, — повторил Воскобоев. Он вдруг озяб и стал озираться по сторонам, силясь совладать с дрожью в коленях. Отдаленные тени заколыхались, задвигались, стали стремительно приближаться. Глухой ропот сапог тоскливо отозвался в животе.

— Ну ты циркач, — испуганно забормотал подбежавший Мишка, ощупывая и оглядывая тушу. — Прямо в лобешник, мамочки вы мои!

— Двести кило, то есть два центнера, — с видимым равнодушием заявил Доля.

Восторженный Мишка тыкал стволом в развороченный бок зверя и взвизгивал:

— Доль, смотри, я ему всадил!

— Всадил, да не повалил, — назидательно заметил Доля, ушел, слился с тьмой, вскоре вернулся с охапкой лапника и запалил костер. При свете высокого пламени егеря взялись за разделку мертвого тела.

— Дайте я, — сказал, прокашлявшись, Воскобоев и взял на изготовку новенький охотничий нож.

— Отдохни, капитан, — сказал Косматов. — Тут надо с толком, погуляй пока.

Воскобоев спорить не стал — отошел, нервно поигрывая эбонитовой рукоятью финки.

На рассвете он разбудил жену нетерпеливым звонком. С трудом очнувшись, она открыла дверь, и он ввалился в квартиру, нагруженный тяжелым, кое-как упакованным мясом… В долгом оцепенении Елизавета разглядывала кабанью голову, которая, не мигая, глядела на нее с окровавленного линолеума и щерила желтые тупые клыки.

— Что это? Что это? — спросила Елизавета.

— Мертвая голова, — ответил Воскобоев. — Это тебе украшение, повесишь на стенку.

— Прямо сейчас? — испугалась Елизавета.

— Спятила… Обработать надо. Я обработаю. Охотовед ихний, трепло, объяснил мне, что и как. Жарь пока мясо.

Не ответив, Елизавета вернулась к себе на тахту и завернулась в одеяло.

— Не хочешь — как хочешь, — сказал он равнодушно. — Я и сам могу.

Вскоре невыносимый смрад наполнил квартиру. Елизавете стало плохо. Она убежала к Галине отдышаться и утешиться. Чад воскобоевской кухни, проникая всюду, настигал везде. Заспанная Галина принюхалась, поморщилась и, утешая Елизавету, заварила чай с чудовищным количеством мяты.

В ночь на первое сентября ледяной ливень обрушился на Хнов. На рассвете ветер, пришедший с северо-востока и гулом крон, стоном кровельного железа возвестивший о приближении осени, разогнал и развеял тучи. Дождь и ветер промыли небо перед вылетом. Полковник Живихин огласил приказ, сказал напутствие и дал команду. Полк пошел на взлет. Один за другим самолеты взмывали в небо; пролетая над Пытавином, они преодолевали звуковой барьер, и небо содрогалось от тяжкого грома — удар за ударом, как колокол веча, как дальнобойная артиллерия, добивающая обескровленный город, как сердце осужденного на казнь. Они ушли далеко за леса, города и болота, за озера и реки — туда, где их уже ждали на море и на суше горячие злые машины, начиненные азартными мальчиками, — ушли, чтобы там, в дыму, пыли и тумане, вершить свое лихое невсамделишное дело…

Ближе к полудню, когда Галина, заскучавшая у себя в библиотеке, уже подумывала о своих щах, озерный ветер занес в тишину райцентра слитное эхо трех глухих взрывов.

— Рыбу глушат, — подсказал Галине новый литсотрудник «Хновского Кибальчиша», заполняя формуляр.

— Какой ужас, — вежливо отозвалась Галина, с ленивым любопытством разглядывая свежего человека. Литсотрудник был молод, печально улыбчив; куртка из ломкой крашеной клеенки хрустела на нем при всяком малом движении. Он и раньше приезжал в Хнов, но приезжал в костюме и ненадолго — собирал информацию для своей ленинградской газеты. А теперь он в Хнове осел, вернее, лег на дно до той поры, когда там, в Ленинграде, улягутся волны какой-то восхитительно безобразной пьяной истории…