Пустыня - читать онлайн книгу. Автор: Василина Орлова cтр.№ 5

Просто мысли путаются. Видела однажды, как кошка-подросток (уже не котенок, но ещё не взрослая домашняя минипантера) гоняла клубок с нитками. Вот так же они путались, нитки, как мысли.

Уже решили расстаться. Мирно, спокойно. Я пришла домой вечером, после напряженных работ и занятий.

— Мне нужно постирать рубашку. — сказал он. — И желательно побыстрее. Заправь, пожалуйста, машинку.

Так холодно, что меня облёк иней. Словно льду напустил в газообразном виде.

— Сейчас…

Стала бояться. Сделаю не то — вмажет. Не ударит, но тона достаточно.

Вымыла картошку, проколола вилкой, укладываю на тарелку — у нас тарелки на съемной квартире были тогда такие красивые, с изображением пасторали в синих тонах: пастушок и пастушка с ягнёнком, запущенный парк, ваза с цветами стоит на высоком пьедестале. В такую тарелку уйти можно было и не вернуться. Часто я так уходила, слёзы, стоящие в глазах, становились линзами, сквозь которые плыло и мерцало, и виделось, что пастушка, лукаво улыбаясь, приподнимает подол пышного платья, и пастушок помахивает рукой, и шелестят ветки деревьев.

Одну такую разбила. Пастушка с отколотыми ногами валялась отдельно от любимого пастушка.

— Надо с р о ч н о рубашку постирать!

Тут я не выдержала. Нестерпимо переносить его холодность после того, как он дал мне столько тепла.

Кажется, заплакала. Или — закричала. Он послал меня «на хуй». Не могу терпеть мата. Не то что не могу — всё зависит от образа. Он и его слова — они никак не связывались в голове. Вселенная разлеталась на осколки. В бешенстве я сорвала с вешалки его костюм. Единственный костюм. Концертный. И он скрутил меня. Он ударил.

Я любила его. Так было. Хотелось стать его домом. Он жил по общагам. И как-то, в начале, на вопрос, где твой дом, сказал:

— Дом? Ну, конечно, у меня есть дом. Вот… Сумка…

В сумке были ноты (пел в церкви), всякие важные и нужные бумаги (учился, работал), ручки, ежедневник, методические пособия (преподавал русский язык).

Я, помню, тогда рассмеялась. Бриллиантовые волосы, отливающие розовым и фиолетовым. Зелёные, как весёлые осы, глаза. Я и сейчас вас люблю. Я сказала:

— Твой дом — я.

А мой зато дом — компьютер. Серый ноутбук. В тон серому пальто. Серое пальто тоже дом, длинное, с развевающимися полами, когда тепло. На глухой молнии, с поясом и поднятым воротником, когда холодно. В последнее время холодно всегда. И я всегда застегнута до горла.

Уже на светлой кухне чужой ялтинской квартиры. Включила ноутбук и испытала радость возвращения домой. Знакомый «рабочий стол», обласканные взглядом иконки программ. Правда, нет интернета. Интернет остался в Москве. Оно и к лучшему. Вряд ли бы смогла что-то написать, будь тут интернет. Составляла бы ответы на письма, сочиняла новый пост в «живой журнал», придумывала реплики поостроумнее на «комменты».

…Мент облачился в гражданский жёсткий кожух, и, наклонясь ко мне, спросил:

— А где именно в Москве ты живёшь?

— С родилетями, — сказала я, сразу почуяв неладное.

— А телефон у тебя там есть?

— Есть…

Он протянул клочок обёртки тульского пряника.

Вздохнув, я записала номер. Ничего не выйдет, мой серый друг. Такой же серый, как и я… Ничего не получится. Те жигули и лариски, которые так волнуют в случайной беседе в произвольном вагоне, будут ты даже не представляешь, каким обременением в моей пуржащей Москве. У меня не найдется на тебя — ни минуты. Как у твоей дрянной девчонки, которую единственную ты любишь. Но и переврать номер или отказать после такого разговора, понятно, я не имела права.

Зато наконец-то могла расстелить постель и забыться беспокойным дорожным сном.

Выспаться, как и следовало ожидать, не дали. Неутомимая таможня устроила побудку часика в два ночи. Грохот, скрежет и яркий свет.

— Ой, ой, где, что? А?

— Белгород.

— А, ещё родные пенаты…

Чуждые тут «пенаты» резанули слух, и я сразу полюбила эту женщину — со стыда за неё и в благодарность, что ей нравились уроки литературы. Она и была та самая, что согнала вчерашнего мента со своей постели, и тем обеспечила меня непрошенным собеседником. Золотозубая в смутной улыбке, теперь беспокойно осматривается по сторонам.

Она чувствует во мне неясное ей спокойствие, нервничает перед проверкой документов, и то и дело обращается с вопросом:

— А скажите, следующая таможня после которая теперь — скоро?

— А сумки — будут досматривать?

— И надолго стоим?

Я не могу толком ответить ни на один, потому что, хотя сотню раз пересекала границу России и Украины, деталей таких не запомнила. Поэтому говорю, чтобы её успокоить. Да ей, собственно, и нужно.

Ребята и девушки в пятнистой форме, мои ровесники (всё не могу привыкнуть, что сверстники уже не ходят в детсад, а играют во взрослые игры) проходят с печатями по вагону. В ребятах я всегда вижу братьев, не гипотетических, а вполне реальных своих братьев, родного и двоюродного, оба служили. А вот к девушкам поднимается низкая волна недоверия. Может быть, неприятно присутствие облеченных властью существ одного со мной пола? Может быть, я подсознательно притязаю оставаться единственной женщиной, которая здесь вправе принимать решения. И, может, потому в общем люди как правило настороженно относятся к военным — если только сами не военнослужащие или не из, по-казенному выразиться, «членов их семей». Неприятно, когда за тебя решают, тебя досматривают, твои документы проверяют. Но все мы покоряемся необходимости. Всё понятно. Да и ситуация сейчас, что ни говори, тяжелая. Вчера на вокзале (как болит голова от недосыпа. Неужели только вчера?) снова объявляли о бдительности и о том, что, встретив бесхозную сумку, обратитесь к работникам милиции.

Проваливаюсь в сон.

Ты знаешь, когда начинала составлять послание в зелёную заранее тинистую бутылку, которую думала запечатать сургучом и швырнуть на волю волн подальше от берега — предназначала бывшему мужу, Дмитрию. Не отдаю себе толком отчёта, зачем. Вернуть его? Нет уж, благодарю. Да и нет тут ничего такого, что бы побудило вернуться. Сказать — о чём, если не о чем говорить?

Но я верю, ты придёшь, собеседник. Не любовник, не наперсник, не друг. Человек, который меня понимает, и которого понимаю я.

Что ни говори, женщины, особенно молодые, удивительно быстро справляются с потрясениями такого рода, как расставание с любимым. Вернее, так: пока любим, тяжело. Когда уже нет, легче.

Мелитополь золотой, как сама осень. Москва сбросила листву. А Мелитополь вот солнечный. На станции параллельно поезду прошагали одинаковые две головы, с отросшими корнями седых волос. Одна торговка несла распотрошенную рыбу, вторая, последовавшая через несколько секунд — сладкие трубочки. И так шли они.