Змея, подняв голову, гипнотизировала насекомое. В ответ богомол поднял вверх свои крюкообразные лапы с острыми, как бритва, выступами и ждал атаки.
Змея нанесла удар. Ван Лан не увидел, как богомол ответил. Но змея взвилась в воздух.
Ослепленная, она беспомощно извивалась.
Марина Игоревна — лечащий врач. Она светловолоса, светлоглаза. Но под белым халатом у нее черное платье.
— Если ты не будешь есть, у тебя на руках будут вот такие синяки, — показывает она, — и мы тебя будем кормить из трубочки.
— Как змею, — говорит Ирина. — Знаете, просовываешь ей в пасть шпатель. У меня когда-то жила змея. Но дайте мне только позвонить.
— Кому ты будешь звонить? Сейчас ночь, все спят.
— Но у меня родители волнуются.
— Ничего они не волнуются. — Марина Игоревна привыкла не верить на слово пациентам. Иной сумасшедший до того убедителен. Если прислушаться к тому, что они говорят, то придется поверить и в бога, и в черта, и в вороний грай.
Ирина не ест, не ест. А что, если она не просто так не ест? И если у нее пост? Это еще вопрос, вопрос. Какой ты веры? Православной. Почему тебя вырядили в шахидский наряд? Потому что это последний писк первенца сезона.
— Меня зовут Ирина, меня зовут… Я — это я. Ты, кто там, эй, помоги мне. Тяжеловато — каждый день просыпаться заново.
— Будешь себя плохо вести — уложим на вязки!
За грехи свои ввергнут будешь в палату первую. Ад имеет пять кругов, по числу палат.
Вместо чертей-охранников — ангелы-санитарки.
— Сестры, что я вам сделала?
— Молчи, больных перепугаешь. «Что сделала»!
Крестик внутри нас. Нательный крестик внутри. То есть подтельный…
Ирина, чтоб не сидеть без дела, моет пол в палате. Кровь приливает к голове.
— Отдай швабру, а то меня медсестра будет ругать, — вступает другая больная.
— За что?
— Да ведь сейчас моя очередь.
— Нет, уж коль она начала, пусть продолжает, — говорит третья.
Через минуту:
— Эвон сколько пыли оставила!
— Возьмите сами да протрите! — в раздражении.
— Ладно уж.
Ногами пытается задвинуть, запинать два-три колтуна не то волос, не то пуха обратно в угол.
Подходит еще одна больная, начинает второй раз мыть только что вымытый Ириной пол.
— Как хотите, это ваша воля, — говорит та, которая запихивала грязь в угол. — Это вы делаете, не я. Я просто сказала, что пол грязный.
Рамзан и Сергей шли по улице. Тянуло свежестью наступающей весны. С крыш обрушивались сосульки. Бисер огней сверкал впереди, словно диковинная вышивка на огромном плате, что разворачивается при каждом шаге. Ковер-самолет и скатерть-самобранка. Москва, город улета.
— На первый взгляд, идеи не убивают, — говорил Рамзан. — Идеи не подкладывают бомбы под автомобили и не распространяются слезоточивым газом по станциям метро. Идеи не сводят с колес электрички и не взрываются средь бела дня у отеля «Националь», калеча прохожих. Все это так. Но действие идей более разрушительно. Оно лежит в основе всякого материального взрыва. Гексоген — только следствие. Идеи опаснее воплощения. Последствия не видны простым глазом. Их и вооруженным глазом не всегда удается заметить. Текст, послание, любая реклама — структура, которая может воспроизводиться во времени и пространстве.
— А хорошо быть террористом, — сказал Сергей. — Как думаешь?
Рамзан глянул косо и быстро.
— Я придумала рекламный слоган к воде «Святой источник», — сообщает Ирина. — Вот он. Капля святого есть в каждом!
— Девочка, а девочка?
— Что? — вздрагивая.
— Веришь в Бога?
— Верую, — истово.
— А я — нет. Я когда в твоем возрасте была, меня муж порезал. Видишь — шрам?
— Это потому, что ты больная, — авторитетно заявляет еще одна.
ДЕНЬ ЗА ДНЕМ Ван Лан проводил перед голенастым и несуразным насекомым, «атакуя» его стеблем тростника или вишневой веткой. Через годы он завершил создание нового стиля в единоборстве. Этот стиль принес ему много побед. Он назвал его стилем боя богомола.
— Ну, то есть я хочу сказать, во всем этом есть какая-то романтика, — поправился Сергей. — Все вокруг тебя воспламеняется, только ты остаешься холодным. Секретная деятельность. Организация. Ты мне напоминаешь иной раз…
— Лучше скажи, куда мы сегодня двинем? — перебил Рамзан.
Сергей вынул зазвеневший сотовый из кармана.
— Достал, — буркнул себе под нос.
— Кто у тебя там? — поинтересовался Рамзан.
— А, пустяки. Человек один.
Мария — толстая, молодая, безобразная, с выпирающими крупными зубами. Медитативно чешет уши. Ходит в черных носках, поверх рваной, как у всех, нижней рубашки — красный халат. Лоб стянут черной лентой. Как совершенен Бог в своих твореньях, твердит Ирина.
— Я — сделала аборт. Потому что я — Мария. Кому нужен Антихрист? Я убила его, а мне сказали, что я ненормальная.
Она разводит руками.
Мария не говорит — бормочет. Кажется, зубы мешают ей говорить — они большие, кривые, выпирают.
— Я — из ада.
— Нет такой страны на земном шаре, — вступает еще одна.
— А где же Царство Божие? — спрашивает третья.
— Везде, — отвечает Мария.
— Ну, понятно, — отмахиваются от нее.
— Я так же прекрасна, как и ты? — спрашивает она Ирину, протягивает руку, хочет — погладить? ударить?
Ирина вскрикивает и просыпается, просыпается, просыпается… Зачем?
Впервые у Сергея возникло ощущение, что вот он нащупал, вот теперь он приблизительно знает, что и почему свело их с Рамзаном и зачем вообще они столкнулись на плотных улицах Москвы, где легче легкого пропустить кого-то.
— Аллах акбар, — приветствовал Рамзан.
— Зиг хайль! — отозвался Сергей и добавил: — Все шутишь?
Рамзан не улыбнулся. Они вошли в зал. И снова понравилось Сергею, как именно они вошли: полы легких плащей развевались, шаг точен, упруг и весом, движения быстры и отрывисты. Вот тут бы и крикнуть голосом с басовитой ноткой: «Так, всем сидеть!»
— А ведь все, что нужно сделать для предотвращения терактов, — так только всем сразу выключить телевизор.
В зальчике, как раз рядом со столами и стульями, громоздились до самого потолка стеллажи, а на них в ряд — книги, видеокассеты, музыкальные диски. Красные, синие, белые, черные обложки.