— В некотором царстве, в некотором государстве…
— Пропустим! — рявкнул Соловей. Да так, что я отшатнулась. — Давай по сути!
Зеркало закашлялось, прочистило горло и объявило:
— Война — такое же естественное состояние человеческого бытия, как и другие. Это продолжение общения иными, а именно военными средствами. Войны устраняют противоречия, являясь реакцией на пустоту бытия. Мир — это путь к войне. И наоборот.
— Висело долгое время в коридоре Мурманского университета, на кафедре марксизма-ленинизма, — пояснил Соловей. — Вбирает все, что слышало. К сути всегда плетется издалека.
— Сегодня в мире существуют предпосылки к тридцати двум войнам, — В течение минут сорока зеркало освещало международное положение.
— Старческий маразм у зеркальца, — посетовал Соловей и, как на клетку с попугаем, набросил на него покрывало. — Мы всего лишь поразвлечемся.
С этими словами он упорхнул. Я осталась наедине с сумасшедшим зеркалом. Не долго думая, стянула с него покрывало.
— Скажи, кем в полночь обернется Соловей?
— Не знаю. Он во мне вообще не отражается, — пробурчало зеркало. — Так, изредка, для гостей.
До первой крови
Часы на дубе пробили без четверти двенадцать.
Пробитые без четверти двенадцать со стуком желудей упали в траву.
На чистой поляне явился Соловей, в кругу, огороженном факелами. Мы с Ингигердой, Лукоморьевым и Баркаялом стояли за этим кругом.
Напротив Соловья, в прелых листьях, залег Василий. Противники изучающе меряли друг друга взглядами. Соловей подпрыгивал от нетерпения на месте, ему явно мешал ятаган, который лежал на земле: казалось, птица привязана к нему неким таинственным ловчим. Василий выглядел, я бы сказала, заранее сыто.
— Только не есть! — предупредил его Баркаял.
— Что я, папуас из голодного края? — обиделся Василий. — Я только мысленно. Да он и невкусный… наверное.
Из часов, не торопясь, на жердочку вышла кукушка. Глянув на стрелку, запела заржавленным голосом:
Ты кукушечка, погадай-ка мне,
Ты бездетная, бесталанная,
Не успеешь погадать —
Придет время умирать,
Чему быть — не миновать,
Придет время умирать —
Я не стану горевать…
Стрелки сошлись. Кукушка юркнула внутрь, хлопнули ставни. Тотчас Соловей перекинулся через голову. И предстал пред нами во всей красе. Его кривой ятаган больше не волочился по земле. В зеленой рубахе, из-под которой выглядывала тельняшка, в красных шароварах и, как ни странно, ботфортах, он являл нечто среднее между бусурманином и волжским ушкуйником. На голове чернела бандана, прикрывавшая, по всей видимости, бритый череп.
Наш котишка остался перед этим бродягой обычной домашней живностью, которую любящие хозяйки долгими зимними вечерами нежат у телевизора. Васька раззявил пасть и смотрел на великана без выражения нахальной сытости на лице. Я, даже несмотря на свое беспокойство, почувствовала нечто вроде морального удовлетворения.
— Выбирай, — предложил великан и сделал широкий жест, от которого пламя факелов вокруг колыхнулось. — На кого укажешь, тот назовет нам оружие.
— Мяу-гу… могу я выбрать кого-нибудь из мур-р-зей… друзей? — От волнения Василий сбивался на кошачий язык.
— Можешь, — великодушно предложил великан. — Но посоветуют ли они тебе путное?
Кот дрожащей лапой ткнул в Баркаяла. Тот, вышед на середину круга, поколебался и принял решение:
— Предлагаю сторонам сразиться самым жестоким и самым сильным оружием из всех доселе известных.
— Это ядерными боеголовками? — тихо спросила я Лукоморьева.
— Чем можно убить за глаза? — возгласил Баркаял.
Зрачки его в прямом смысле метали молнии.
— Бактериологическое оружие? — предположил великан.
— Против чего не может быть никакой защиты?
— Лазер! — ухмыльнулся кот Василий.
— Что поражает вмиг и не дает осечки?
— Дубина! — воскликнул Соловушка.
— Что взрывается и производит страшные разрушения?
— Динамит. Тротил. Гексоген.
— Что не нужно переправлять контрабандой?
— Веревку для удушения.
— Что заставляет мучиться сильнее, чем удушье?
— Электрические провода! — вякнул какой-то садист из местных.
Баркаял замер, медленно оглядел собравшихся.
— Кто скажет, что равно всем этим орудиям казни?
Молчание.
— Хорошо, — начал подсказывать Баркаял. — Что убило Сократа?
— Цикута, — ахнула Ингигерда.
— Нет! — покачал головой Баркаял. — Чтобы убивать этим оружием, не нужно разбираться в ядах, уметь смазывать затвор или знать принцип деления ядра. Здесь ничего не нужно, кроме одного — желания убивать.
— Что же это? — прошептал кто-то благоговейно.
— Слово! — сказал Баркаял.
— Мы будем сражаться словом? — переспросил великан. — Это как? Размазать друг друга оскорблениями и ругательствами? Смешать с грязью поминанием грехов всех предков до седьмого колена? Стереть с лица земли компроматом?
— Слушай, что ты затеял? — растерялся кот. — Из таких боев никто не выходит с победой.
— Нет, все будет по-другому, — успокоил испуганных противников Баркаял. — Кто расскажет сказку правдивее, тот и победит.
Ингигерда захлопала в ладоши.
— Кинем жребий, кому начинать, — промурлыкал и кот.
«Баркаял, похоже, спас его побитую молью шкуру», — подумала и я.
Баркаял достал из кармана все ту же монету. Я узнала ее по отсвету.
— Орел — да, решка — нет.
— Чего — да и чего — нет? — спросил великан.
— Выпадет «да», стало быть, тебе первому говорить правду, — разъяснил кот. — «Нет» — значит, не мне, то есть тебе же.
— Ага, — кивнул разбойник. Видимо, в результате только что состоявшейся мозговой атаки он получил контузию и слегка утерял способность соображать.
— До первой крови, — предупредил Василий.
— А я без крови-то и сказок не знаю, — расстроился Соловей.
— Тогда былину, — махнул лапой Василий. — Ты у нас столько времен пережил.
— Былин тем более без крови нет, — вздохнул Соловушка. — А давай-ка я свистну.
— Брейк, — прервал Баркаял на правах судьи, — брейк, ребята. Свистать и петь не разрешается. Давай ты, Василий. Пусть Соловей Батькович с мыслями соберется.