Мертвые хорошо пахнут - читать онлайн книгу. Автор: Эжен Савицкая cтр.№ 29

В гостинице щек — лесной окорок, кожа на нем нежна и жирна, с колкой щетинкой, вроде бровей, которые ласкаешь пальцем, или уязвимой кожи запястий. В гостинице сажи и нагара, в Испании, по дороге из Мексики — форель, которую мы ели, предваряя и запивая сидром, океан, населенный китами, заполнял наши уши. В гостинице кладезя в кувшине — зеленые помидоры и белые дыни, словно мы хотели высосать из земли последние капли влаги. Требуха в Овьедо. А потом мы спали в комнате без окон, где все занимало собой пищеварение, и еще хрип в бронхах все более и более синего человека, чьи ногти серебрились.

В первый раз, когда он задохнулся, на морском курорте к северу от Вера-Крус, синему человеку достало времени на то, чтобы вспомнить, где он находится, вспомнить даже точное положение верха и низа по отношению к линии горизонта, каковая казалась ему одновременно и жирной, и размытой, и подвижной, волнистой как борозда. В первый раз он заметил, что воздух состоит из тысяч и тысяч частичек пыли и что эта пыль поднимается с земли: от домов, дорог, животных, людей. Поднимал пыль шелудивый пес. Поднимали пыль листья деревьев и кустов. Роняли в полете пыль стрижи. Барабанящие по кирпичным стенам дожди поднимали пыль, и та вздымалась вверх в виде туманов. Ветер гнал и перегонял пыль. Надо было запереться и замереть в неподвижности, не трогать ничего материального, улечься на голый, как можно более голый камень.

Под стеклами очков глаза человека казались совсем крохотными, сплошь затянутыми влагой.

Ехать в Мексику вместе с матушкой невозможно. Прежде всего, она боится жары, а если ей сказать, что в горах воздух заметно свежее, она ответит, что горы ужасны и опасны. Она поинтересуется, зачем ехать так далеко, когда и здесь хорошо. Когда холодно, разжигаешь огонь в печке. В жару располагаешься в тени, на свежем воздухе, вечером усаживаешься под березой, надышавшись розами, так что лепестки чуть ли не забивают ноздри. И к тому же, как ни крути, надо пересечь океан. Этого она боится больше всего: вода, морские впадины, темная соленая бездна, осьминоги и акулы, и к тому же нескончаемый гвалт, клокотание, зловонное дыхание кашалотов, их плевки на поверхность. К тому же, если ей и удастся притупить свой страх, она никогда не сможет оставить дом, и давным-давно сожжен последний чемодан.

Пугающие мою матушку слова исходят из уст, подобных ее собственным, и далеко не всегда произносятся. Когда они остаются немыми, их можно прочесть на некоторых камнях, на сланце, на песчанике, мраморе или граните. На дереве они выведены огнем. На бумаге складываются из таких крохотных буковок, что без лупы их не разобрать, даже если ты наделен острым зрением. Иногда они появляются на снегу, мимолетней некуда, и даже на воде. Худшие, самые тягостные, самые ранящие были набросаны жирным пальцем на запотевшем оконном стекле, и когда окно отпотело, их все еще можно прочесть. Некоторые напоминают омерзительных насекомых, что водятся под веками на хрусталике и, желтые как сера, начинают, подмигивая, дергаться.

Перед ней нет нужды вещать о драконах; она их видывала нарисованными прямо на небе. Она знает, что всякий раз, когда сгущаются сумерки, из своего омерзительного логова вылезает людоед. Ей знакомы грохот бомб и свист пуль. Знакомо неброское зрелище револьверного жерла. Шерсть дохлой мыши в горшке с медом заставляет ее бледнеть и блевать. Капок. Проказа. Всаженный меж шейными позвонками топор. Мексика. Тетанус. Полиомиелит. Океанское дно, вулканы и цунами. Вкус сырой земли. Мир с его горами, воздухом, высотой, просторными бухтами и головокружительными склонами. Отрубленные головы, которые держит за волосы подросток-кхмер, насаженные вскоре на бамбуковые палки или сброшенные в яму сталкивающихся голов. Гроза, пусть и такая бодрящая. Баобабы, мамонты. Их произносят мужчины и женщины. Их пишут. Я произношу их утром, вечером, в полдень, на ходу и у себя в постели. Мертворожденный, недоносок, монгол… пожар, взрыв… На ходу и у себя в постели, утром, вечером и среди бела дня, губами, языком и пальцами. И я их вижу, их слышу, чувствую, подчас трогаю, и пальцы мои не чувствуют ожога.

В записной книжке моя матушка ведет учет ночей, когда она не заснула; расходов на сыновей и по дому; сколько раз какой-то снаряд, подхваченное порывом ветра безумное насекомое, осколок камня или крошечная стрелка, попал ей в основание шеи; сколько раз она кашляла, в скобках — возможная причина каждого случая (дорожная пыль, пыль каминная, пыль с одежды, постели, крыши, чердака, из курятника; пыльца, труха, дробленый камень). Если кашель частенько вызывается зловонием, то не отстают и некоторые ароматы. А если взглянуть на солнце, чихаешь, чихаешь, чихаешь почти так же, как вдохнув перца или пыльцу ириса. Число распустившихся каждое утро цветов и примерное количество маковых зернышек, чтобы составить примерную цифирь скворцов в небе, колосьев хлеба на поле у нас за домом, листьев на березе, звезд, пляшущих по ее векам. Благодаря записной книжке матушка упражняет глаза и поддерживает в должной форме мозг. В этой книжке, с точным указанием часа и вероятного места назначения, перечислены и прогулки моего отца, что помогает ей выяснить его сиюминутные предпочтения, его расположение духа и состояние здоровья в зависимости от того, далеко или совсем близко заводят его долгие велосипедные прогулки, ведут ли они к Могильному лесу или в голое поле. Перед каждым выездом она дает ему привычные наставления: езжай не слишком быстро, чтобы не запыхаться, избегай слишком крутых подъемов, почаще смотри, что у тебя за спиной, не забудь, что ты уже не очень хорошо слышишь, избегай женщин с накрашенными губами, не теряй голову: тебя кто хочет, тот и подцепит. Наряду с этим в записной книжке отмечены число ежедневных приступов моего отца, ее мужа, положение в продолжение кризиса его рук, внешний вид и цвет лица, общее поведение и, со всей возможной точностью, события, которые приступу предшествовали, слова, что срывались с его языка, когда он говорил о своей семье, о Польше. Так, он все чаще и чаще говорил о своем отце, который, будучи уже больным, в одних кальсонах, по пояс голый, носил его по полям, обреченный, бесповоротно обреченный, искореженный, словно гриб, искореженный рылом, раздавленный грудами и грудами камней.

С красной перевязью в волосах, она отметила, что в самый тяжкий момент приступа, когда на его лице читается своего рода эйфория, отец потирает друг о друга большой и указательный пальцы левой руки, лежащей на столе или на подлокотнике кресла. Бывает, он плачет. Чему он печалуется?

Я, дитя своей матери, таким уж сложился, плечи и большая часть костей круглы или округлы, за вычетом острого носа и тонкого голоса, в нос гнусавящего, иначе говоря, мой нос заведует зарождением голоса, для которого служит своего рода эхо-камерой, особенно когда я кричу; а ведь подчас такое счастье покричать, особенно когда плачешь, а ведь подчас так приятно поплакать; ноги сильноваты для худосочного туловища и в общем-то излишне волосаты, я же как-никак парень; печень чересчур велика, губы слишком зализаны, изъедены слюною и табаком; член, слегка корявый, наподобие ветки, носил бы на себе шипы и листья, если бы такое было возможно; анус, точь-в-точь мушка на яблоке, изумляет всякий раз, когда мне выпадает случай его заметить; двуцветная щетина, несколько родинок; шишковатый затылок (не из-за удара ли молотком?), ложбина на темени, шрам на подбородке, я заработал его в семь лет, когда здорово шлепнулся, шум был такой, будто захлопнулась дверь; царапина на правой ладони, ибо трогать рукой белые скалы на морском дне зачастую рискованно, как и прокладывать себе руками путь в терновнике; запястья как запястья; лодыжки приспособлены к неровностям почвы, к рытвинам и расселинам; нервы подчас холерические, зачастую расслабленные, предпочитают скорее смотреть, слушать, чувствовать, нежели касаться, словно гриб стану я вскоре, словно гриб, искореженный рылом, словно мертвые дрожжи.