Таблетка - читать онлайн книгу. Автор: Герман Садулаев cтр.№ 2

Моя новая повесть, по единодушному мнению литературных критиков, стала самым тихим и незаметным открытием года. Вы едва ли сможете найти её в книжных магазинах, так как специалисты по мерчендайзингу, руководимые неким властным внутренним голосом, который они называют «диктатурой рынка», хотя мы знаем, что рынок тут ни при чём, освободили все торговые площади для книги другого автора, неожиданно ставшей бестселлером, выстраивая её шеренгами на полках и наваливая горами в витрины и на подоконники, чтобы продать дополнительный тираж в миллион экземпляров. Воистину, тщета и суетение мирское!

Так я дважды посрамил врага рода человеческого и спас свою вечную душу.

Меня зовут Максимус. Не Максим, не Макс, а Максимус – можете проверить по моему паспорту и водительским правам. Своим именем я обязан дяде, вернее, его коллегам по работе, подарившим дяде на юбилей незадолго до моего рождения фолиант об истории Древнего Рима. Я был назван в честь некстати подвернувшегося римского императора или полководца. И это ещё ничего! Я чрезвычайно благодарен своему крёстному, что он не выбрал для меня одно из довольно часто встречающихся на страницах римской истории двуполых имён, таких как Валериан, Валентиниан, Юлий или Клавдий. Страшно подумать, сколько школьных товарищей мне пришлось бы прирезать ещё в нежном возрасте, прежде чем меня перестали бы называть за глаза Валькой или Клавой.

Фамилия Семипятницких была получена моими предками ещё в пору крепостного права. Не верьте Соколовским, Тарасовским, Дубовицким, Лебединским и прочим, красоту своей фамилии приписывающим знатности происхождения. Всё в точности наоборот. Изящные «…ские» чаще всего обозначают потомков безродных холопов, которые и отца-матери своих не знавали, а посему в очередной переписи назывались по барину: чьи вы будете, мужички? Да ордынцевские мы, отставного полковника, помещика Ордынцева челядь.

О моём предке, плодовитом родителе и основателе фамилии достоверно известно, что он состоял конюхом при помещике Саратовской губернии, кутиле и картёжнике, за свою необязательность получившем прозвище Семь Пятниц. Также известно, что крови мои предки нерусской, а как бы татарской. Отца моего зовут Рауль Эмильевич. Соответственно, моё полное имя Максимус Раульевич Семипятницкий. Хотя по отчеству меня никто не называет: как говорят в таких случаях, на отчество я не заработал.

Наши далёкие родственники носят фамилию Сайфиддулиных. Имена Рауль и Эмиль французские, насколько я могу знать, но, каким бы странным это вам ни показалось, они чрезвычайно популярны именно среди российских татар. Таким образом, гипотеза о татарской крови нашего рода имеет достаточное подтверждение.

Но не обошлось и без красивой легенды. Из века в век Семипятницкие передают семейное предание о том, что истоки нашего рода не в татарском племени, к которому пращуры во время оно лишь прибились как к близким по тюркскому миру, а в древней Хазарии, когда-то великой державе, исчезнувшей, подобно Атлантиде, в потоке истории. Говорят даже, что семья наша состояла в близком родстве с Великим каганом.

Я не знаю, что в этой легенде правда, а что красивая сказка, возможно, помогавшая моим праотцам тешить своё самолюбие, уязвлённое бедной и зависимой жизнью. Но то ли всплывает моя генетическая прапамять, то ли действуют на подсознание все эти россказни, иногда мне снятся странные сны, подобный тому, который я увидел как раз прошлой ночью.

В славном городе Итиле, что на Волге на реке, в стольном городе кагана, хазарейского царя, жил да был пастух кобылий, младший сын отца Наттуха, сам по имени Саат. Хотя, конечно, не былинно он жил, не таким слогом. А просто жил, прозаически. Пас в степи кобылиц, таскал на руках жеребят, из загонов выгребал навоз. И не то чтобы в самом Итиле – куда бедному пастуху, квадратная сажень на полёт стрелы от дворца кагана стоит не меньше пяти весов серебра. Жил на окраине, у самой границы со степью. Оно и удобнее: где в Итиле кобыл пасти? Порою и привязать негде! Так и торкаются наездники туда-сюда меж домов каменных, шесты все заняты, локтя свободного не найдёшь, чтобы накинуть поводья!

А в степи благодать: ковыль да ветер.

В худом шатре жил, дырявом. Но не печалился. Летней ночью в прорехи шатра звёзды пролазили, лучами гладили, грели.

И то сказать, никто, кроме них, Саата не гладил, не грел.

Потому тосковал Саат. Золота и серебра не алкал, к хоромам каменным не стремился и славы не желал, хотел только, чтобы рядом с ним была дева с волосами чёрными, глазами карими, грудью, как вымя молодой кобылицы, и крупом крутым. Долго по жене тосковал!

А потом и это прошло.

И тогда совсем хорошо стало Саату жить.

Итиль Саата не призывал, Саат Итиля не помнил. Даже мытарь забыл тропу к шатру Саата. Когда человек без жены и богатства, когда на базар не ходит, в бане языком не треплет, у каганских ворот пыль не глотает – его как и нет вовсе, невидимый он. Потому свободный.

Иногда так думал Саат: велик каган, слава ему и победа над всеми врагами, зачем кагану бедный пастух с кобылицами?

Куда кагану, благословенно имя его под луной и солнцем, помнить обо всех пастухах в бескрайней степи? Войска в набеги, налоги в казну, наложниц на ковры шерстяные – пойди со всеми делами государственными управься! Да и пастуху до кагана ли: вот гнедая жеребёнка принесла; молоко в бурдюке скисло, да как-то не так, створожилось, а той ночью волки выли с заката, не погрызли бы лошадей.

И получается, что живут каган и пастух – каждый сам по себе. Оно и хорошо.

Но каждый год случалось чудное. Во второе безлуние после равностояния дня и ночи на весенней траве Саат вставал с зарёй утренней, да как бы не просыпался, а спящий вставал. Брал посох кизиловый, шёл в туман к Итилю-городу.

Если бы видеть мог, то знал бы, что не один. Со всей степи люди в бешметах рваных идут, качаются. Глаза открыты, а смотрят сон. Друг на дружку наталкиваются, падают, кого и потопчут. И всё прут, прут, ровно муравьишки через протоку.

Потому что раз в году всей Хазарии уложено голосить за кагана да испирать Большой курултай.

Вот волочится Саат, и голова его делится на бортии. Потому что только бортии ноне испираются в Большой курултай.

И чувствует Саат, что три десятины его головы, от правого уха до макушки, за Единую Хазарию, эта бортия самая большая, и сам каган в ней или около.

И чувствует Саат, что две десятины его головы, макушка и ползатылка, за Справедливую Хазарию, которая новая, и тоже с каганом, но с другой стороны.

А десятина его головы, у левого уха, за Первобытнообщинную бортию Хазарии.

Старая эта бортия, от пращуров осталась.

А полдесятинки головы, за ухом, почесать только, за Разбойничье-попевунческую бортию Хазарии. Толку с этой бортии, как с гнилой соломы, да вожаком у неё Соловей-разбойник, больно забавен!