– Ничего… – прошептал я. – Хелен, а выпить у тебя есть?
– Там же, где и раньше. Тот карман – для галет и фляги.
Я обернулся, нащупывая за креслом карман с продуктами. Ага…
После пары хороших глотков чуть полегчало. Я даже смог спокойно взирать на серую муть снаружи. И впрямь – пар, туман, одна видимость…
– Хелен, зачем ты в тучи влетела?
– Надо подняться выше облачного слоя.
Она дернула рычаг, планёр толкнуло, наступила тишина.
– Что, сгорел толкач? – спросил я.
– Да. Молчи…
Казалось, Хелен всматривается, пытаясь найти в облачном молоке что-то, ей одной понятное. Рука летуньи нависла над запалом. Собирается еще один толкач поджечь?
– Выходим… – с явным облегчением проронила она.
И в тот же миг мир вокруг просветлел – и мы вынеслись из облаков!
Я вскрикнул – не от страха, от восторга. Это было так красиво… человеку просто не дано видеть такую красоту.
Под нами тянулись облака. Сплошной пеленой, во весь горизонт. Только уже не серые, тоскливые, а белые, будто снег. Под нами раскинулось бесконечное заснеженное поле, холмистая равнина, которой никогда не касалась человеческая нога. Причудливые завитки, застывшие фонтаны, ленивые водопады облачной пены… А над всем этим – ослепительное голубое небо и яркое солнце.
– Хелен… – прошептал я. – Как красиво, Хелен…
Облачное море под нами жило своей, неторопливой и размеренной жизнью. Текли ленивые воздушные реки, крутились облачные омуты, снежной пылью проносились прозрачные клочья тумана. По белой равнине неслось темное пятнышко, легко перескакивая через самые огромные гряды. Мгновение я вглядывался в него, пытаясь понять, что за птица взвилась над облаками, а потом крикнул:
– Хелен, это наша тень?
– Да. – Летунья повернулась, по ее лицу скользнула улыбка. – Красиво?
Я кивнул.
– Люблю летать над облаками. Хотя это и опасно.
– Почему?
– Долго объяснять. Много причин, Ильмар. Например, лед.
Было и правда холодно, но, кутаясь в плащ, жадно вглядываясь в невиданный облачный край, я этого не замечал.
– А при чем тут лед? Неужели можно замерзнуть?
– Посмотри на крылья.
Крылья стеклянно поблескивали. Действительно, их покрывала тонкая корочка льда.
– Это лишний вес. Крылья специально выкрашены сверху темной краской, чтобы лучше грелись на солнце. Но мы сильно намокли, проходя облака, лед тянет нас вниз. Мне придется сейчас сжечь второй толкач.
– Давай, – сказал я, садясь поудобнее. Страха больше не было, смешно было вспоминать короткую панику. Рядом с Хелен, лучшей летуньей мира, над чудесной облачной страной – о плохом не думалось.
Второй толкач сгорел быстрее, или мне просто это показалось. Но мы взмыли еще выше, белое море под нами сгладилось, стало почти ровным. Воздух стал совсем холодным, обжигающим.
– Как дышится? – спросила Хелен. Голос ее как-то изменился, стал тоньше, пронзительнее.
Дышалось и впрямь странно… будто высоко в горах. Ну да, мы же одним махом поднялись на альпийскую высоту…
– Трудно, Хелен!
– Терпи. Мы на высоте трех километров. Понимаешь? В горах был?
– Да… Хелен, а если выше?
– Задохнешься. Да и крылья не удержат. Уши не болят?
– Нет… Скажи, а ты залетала выше?
– Да, но немного. Это почти предел для планёра. На шарах поднимаются до десяти километров – но там вообще нельзя дышать. Сидят в герметичной кабине, дышат тем воздухом, что с земли на Слово взяли… воздуха много взять можно, он веса почти не имеет… чистят его химией…
Она помолчала миг и добавила:
– Небо там черное, как ночью, и звезды видно вместе с солнцем… Я бы хотела посмотреть…
Я промолчал. От такого описания мне стало страшновато. Ночь, которая прячется в высоте, в ярком небе… звезды, которые мерцают вокруг солнца. Я представил это слишком живо.
– Как-нибудь без меня, – пробормотал я. – Лучше пирамиду насквозь проползти, чем такие страхи…
Мы все летели и летели, а облачному морю конца-краю не было. Я заметил, что планёр неуклонно снижается. Вроде бы незаметно для глаза, наоборот, нос чуть задран вверх, а облака становятся все ближе.
– Где мы, Хелен?
– Близимся к Турину. Что-то я не вижу в тучах разрывов… наврали наблюдатели.
– Если что, сумеем сесть без летного поля?
– Сумеем, только опять планёр расколотим. Не мешай.
Я замолчал, временами отхлебывая коньяк. Тучи приближались. Опять нас начало кидать из стороны в сторону. А в облаках вдруг сверкнуло.
– Гроза, – сообщила Хелен. – Плохо.
– А толкачи кончились?
– Один есть. Поберегу, – неохотно сказала Хелен. – Подожди…
Планёр накренился на одно крыло, скользнул влево, вправо, закружил… Летунья искала ветер. Но похоже было, что безуспешно, вскоре метания прекратились, и мы снова легли на курс.
– У тебя там компас? – спросил я.
– Да. Ильмар, ради Сестры, помолчи!
Еще десять минут мы снижались, а когда тучи стали совсем близко, Хелен с крепким словцом положила руку на запал.
– Держись, зажигаю…
Последний заряд она истратила не столько на набор высоты, сколько на полет куда-то к востоку. Солнце било в глаза, под конец я стал смотреть лишь вниз. С удивлением заметил в тучах разрывы.
– Хелен, облака расходятся!
– Знаю…
Планёр дрогнул – последний толкач отцепился, и, кувыркаясь, полетел вниз.
– А не было такого, что людям на голову…
– Бывало, но не часто. Над городами запрещено толкачи включать.
Теперь уже мы были всецело отданы во власть ветру. Но облачное море и впрямь разорвалось на отдельные лоскутки, и Хелен то и дело находила восходящие потоки, исполинской спиралью поднимала планёр выше и вновь продолжала путь.
– Кажется, выбрались… – сказала летунья. – То ли ты счастлив, Ильмар, то ли мне везет. Без удачи никак не дотянули бы. И машина не подвела…
– В Китае планёры хорошие, – сказал я.
– Знаю. У них есть такие, где зарядов на час полета хватает. Тяжелые, заразы, планировать почти и не могут. Только на толкачах и летят, зато быстро. Говорят, больше двухсот километров за час покрывают…
– Куда уж спешить. Все равно быстро, часом больше, часом меньше…
– Не скажи. На войне порой минута все решает. Я вот однажды не успела… чуть… надо было мост сжечь.