Американка - читать онлайн книгу. Автор: Моника Фагерхольм cтр.№ 108

Если бы Черная Овца смог удержать ее в автомобиле и увезти отсюда.

Но нет.

И все же, Кенни. Пико делла Мирандола, все такое. Мне все же ее не хватает. Не хватает. Не баронессы, а фрекен Эндрюс. Удивительно, как будто в этом был какой-то смысл. Не знаю, что я этим хочу сказать. Но словно можно было что-то сделать.

Сольвейг. Она меня сдерживала. Во всем. Когда хотелось чего-то другого. И она была на многое способна. Поджечь лес. Это ее рук дело. В тот ужасный день, когда американка снова всплыла, в озере.

Тогда-то Сольвейг запалила лес у дома на Первом мысу, где жили Бакмансоны. Чтобы я не уехала с Бакмансонами. Никогда бы вообще оттуда не уезжала. Ради нее, значит. Чтобы мы оставались вместе, она и я, на веки вечные, с нашей высохшей тайной».

— Ну, — сказала Рита Кенни под конец, — и что ты скажешь? Теперь, когда ты все узнала?

— Да я и прежде знала, — отвечала Кенни, — многое. Но не все. Вот мне и хотелось узнать больше. И у меня еще есть другое — но…

— Так вот почему ты пришла, — догадалась Рита. — Я имею в виду: стала мне названивать и все такое. Ты что-то прослышала, и тебе захотелось узнать, как на самом деле все обстояло.

— Да, возможно, — тихо сказала Кенни. — Но теперь это прошло, все это, Рита. Я не потому здесь теперь. Но мне ужасно жаль Эдди. Она была такая молодая, такая глупая. Это никогда не пройдет. Но никто в этом не виноват. Или все. Или как угодно.

А Сандра, в коридоре, среди всей этой обуви, она подслушивала.

— Так ты поэтому пришла? — спросила Рита.

— Да, — отвечала Кенни. — Возможно. Но здесь я не поэтому.

И подумала, что ведь и для нее это могло быть так, с… С Дорис. Но нет, теперь все иначе. Ей теперь этого уже не изменить.

Но теперь, чтобы быть до конца откровенной, нельзя больше замалчивать и другое. Это началось осенью, в квартире Никто Херман. Сандра оставалась одна со всеми материалами, которые надо было рассортировать для диссертации Никто Херман, материалами, количество которых от разбора нисколько не уменьшалось.

Временами работа казалась интересной, хоть и монотонной, в особенности если не касалась главной темы Никто Херман, как и случилось позднее: «Это междисциплинарное исследование в самом широком смысле слова», — говорила Никто Херман, и Сандра кивала. Но все-таки она не была так уж заинтересована. Ей недоставало энтузиазма, который, как часто повторяла Никто Херман, является необходимым условием четко спланированной и успешно выполненной исследовательской работы. И Сандра начала замечать, что ее мысли и внимание рассеиваются.

В квартире было столько всего интересного. Что вызывало любопытство.

И вместо того чтобы «сосредоточиться на размышлениях о задании», что, как считала Никто Херман, является альфой и омегой четко спланированной и успешно выполненной исследовательской работы, мысли Сандры начинали блуждать, словно сами по себе, по этой маленькой квартирке, состоявшей из кухонного закутка и комнаты, заставленной книжными полками, на которых были навалены папки и блокноты, книги и бумаги, бумаги, бумаги. Поначалу эти полки ее не интересовали. Ей хватало тех бумаг, которые она разбирала. Каждое утро письменный стол затопляли бумаги, которые были для нее, Сандры, «рабочим заданием на день», как целенаправленно выразилась Никто Херман.

Потом Сандра стала время от времени вставать из-за письменного стола и ходить по комнате. И поскольку вокруг было не так много вещей, способных привлечь ее рассеянное внимание, взгляд ее невольно устремлялся в сторону книжной полки с папками, на корешках которых были надписи черной и красной тушью.

Она проводила по ним пальцем, оставляя здесь и там полоску на пыльной обложке.

«Дневник, протокол». А потом — разные даты, годы.

Казалось, что в жизни Никто Херман не оставалось ни одной незапротоколированной даты.

Сандра смотрела на цифры разных лет, вынимала книги то там, то здесь. Сан-Франциско. Свен Херман (он был мужем Никто Херман, давным-давно, «в другой жизни», как обычно говорила Никто Херман).

Задним числом она, возможно, сама удивлялась тому, что ее так мало интересовали другие события из жизни Никто Херман — кто она такая, откуда приехала и так далее. Особенно если вспомнить, насколько завораживали ее мысли о ее сестре, Эдди де Вир.

Может быть, она все еще находилась во власти этих чар. Сандра все еще могла сымитировать этот голос. Голос американки.

«Я чужеземная пташка, Бенгт. А ты тоже?»

«Никто в мире не знает моей розы, кроме меня».

Сандра вытащила несколько папок — тех времен, которые были также Временем Женщин в доме на Первом мысе. Начала читать. Протокол из «Мы и наши мужчины» — цикл исследований осени того самого года, когда умерла Дорис, протокол вела — Никто Херман, протокол проверила — Аннека Мунвег, вот так.

«Собрание посвящено нашим отношениям с мужчинами. Мы согласны с тем, что являемся скорее объектами повышенного внимания, чем пониженного. В нашей жизни существует много мужчин. А не слишком мало».

Сандра не смогла читать дальше. Но продолжала рыскать по квартире. И в чулане в тамбуре нашла несколько пластиковых пакетов, в которых как попало лежали бумаги. Еще «материалы». Она рассыпала содержимое по полу, и взгляд ее словно случайно упал на большой коричневый конверт, на котором было написано «Женщины в чрезвычайных обстоятельствах. Диссертация. Материалы»… а потом дата — тот самый год, когда погибла Дорис. В конверте лежали еще бумаги и другой конверт. Толстое письмо, нераспечатанное.

На конверте было написано «Для Никто Херман». И дата — день смерти Дорис. Это был почерк Дорис. Она это не сразу поняла. Потом почувствовала неловкость.

И земля прекратила вращаться, на время.

Но это не было неожиданностью, не вполне.

— Если не успел сказать при жизни то, что хотел, какой смысл изливать душу перед смертью?

Так сама Дорис не раз говорила Сандре, когда они обсуждали, надо ли оставлять перед самоубийством посмертную записку или нет.

Дорис столько раз ее в этом уверяла.

Ага, Дорис. А сама говорила.

И все же это явилось облегчением, некоторым образом. Увидеть и понять, что Дорис не была такой твердокаменной и упертой, такой несгибаемой — такой, какой ее все больше и больше стали представлять после смерти. То есть какой Сандра ее стала представлять. Она создала себе образ такой Дорис, которая знала и понимала, что делала.

Это было прощальное письмо Дорис Флинкенберг, адресованное Никто Херман. Страшно толстый нераспечатанный конверт и жуткий роман внутри.

И еще стало ясно и показалось уж совсем неслыханным, почти страшным вот что — конверт до сих пор был не распечатан, письмо внутри все еще не было прочитано. Дорис оставила его там, где, как считала, Никто Херман его обязательно обнаружит. Где же еще, как не среди материалов диссертации?