Ты самая любимая - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Тополь cтр.№ 42

— Ну…

— Не советую. У Него таких жалоб знаешь сколько! За тысячи-то лет…

В вагоне электрички поминутно хлопала входная, из тамбура, дверь и очередной разносчик «тысячи мелочей» громогласно объявлял:

— Вниманию пассажиров предлагается! Уникальное средство от комаров, всего тридцать рублей за флакон! Надувные шары — разноцветные, в виде сердца, золотой рыбки и фаллоса. А также липкие ленты от мух, удобрения «Волшебный рост» для сада и огорода, средство от перхоти и стимулятор мужской потенции «Вечный зов»…

Сидя с женой в другом конце вагона, Пачевский через головы пассажиров увидел, как Ангел с Небес стала набирать у продавца весь ассортимент и усиленно махать ему, Пачевскому, рукой — звала к себе. Благо Шура, жена Пачевского, сидела к ней затылком. Пачевский наклонился к Шуре и сказал:

— Я в туалет, это в соседнем вагоне…

И ушел по проходу в конец вагона, молча и на ходу выдернул Ангела в тамбур. А в тамбуре недовольно сказал:

— Ты с ума сошла? Что ты набираешь?

— Ты не понимаешь, — сказала она. — У нас там ничего этого нет.

— Где «там»?

— Ну там. — Она показала вверх.

— А ты уже собираешься отчалить? Туда?

— Конечно. Ты меня все равно не любишь.

Он вздохнул:

— Начинается! — И сменил тему: — А на хрена там шары?

— Что значит «на хрена»? — удивилась она. — У меня же там дети! Я все украшу, будет красиво!

— Фаллосами?

— Почему? Не только. Смотри: тут золотые рыбки, сердце…

— А «Волшебный рост»? Это не для детей!

— Я знаю. Это для моих цветов.

— А «Вечный зов»?

— Для тебя. Дай мне еще немножко денег…

Электричка, грохоча по мосту, пересекла какую-то речку, и в вагон, где сидели — в разных концах — Ангел и Пачевские, вошла молодая нищенка с грудным ребенком на руках и девятилетней веснушчатой дочкой, которая одной рукой держала мать за рукав, а другой, выставленной вперед, просила подаяние.

Ангел, потрясенная, словно окаменела, глядя на них.

А они молча, без единого слова, шли по проходу, и только изредка что-то ложилось в протянутую ладошку девочки, и тогда она кланялась своей русой головкой и тихо говорила:

— Спасибо, извините… Спасибо, извините…

Ангел как завороженная встала и пошла за ними, но тут снова клацнула тяжелая раздвижная дверь, и в вагон вошел слепой нищий. Привычно начав: «Люди добрые, помогите слепому Христа ради!», он двинулся по проходу, постукивая палкой перед собой. И вдруг… И вдруг замер, обратив лицо и слепые глаза на нее, на Ангела.

— Люди! Люди!!! — завопил он вдруг. — Я вижу ангела! Я вижу ангела!!!

И брякнулся на колени, отбросив палку.

— Ангел! Излечи! Ангел!!! — И пополз к ней на коленях, вопя в полный голос: — Исцели слепого!

— Встань, — сказала ему Ангел с Небес.

— Нет, не встану, пока не исцелишь! Исцели меня, ангел небесный! Сотвори чудо!

Она протянула к нему руку, погладила по голове:

— Плачь. Плачь, я сказала!.. Видишь? Не умеешь плакать. Иди! Когда выплачешь зло, по которому ослеп, тогда исцелишься. Любовью и молитвой исцелишься. Понял?

— Пас! Серега, пас!

— Бей! Бей, Валера!..

На пустыре за деревней пацаны играли в футбол. Двенадцати— и одиннадцатилетние братья-погодки Сергей и Валерий явно выделялись среди них какой-то особой мужской статью, напористостью и просветленной чистотой иконописных лиц.

— Боже мой, как выросли! — почти испуганно сказала Шура Пачевскому, стоя с ним на краю пустыря и глядя на сыновей, летящих с мячом к воротам.

Пачевский и сам залюбовался ими, а Ангел с Небес, стоя у него за спиной, произнесла негромко:

— Ну вот. Теперь я все понимаю.

Он повернулся к ней:

— Что ты понимаешь?

— Почему я выбрала тебя.

— Почему?

— А ты сам не видишь? У тебя божественный набор хромосом.

В лесу стучал дятел — гулко и быстро, словно морзянкой. И паутина на сосне чуть дрожала от этого стука — словно струны у арфы. И в резной, как на картинах Куинджи, тени прятались и пели цикады и птицы. А из солнечных пятен в тень и обратно перелетали белые бабочки. И тихо шелестел по гальке неглубокий прозрачный ручей…

Сыновья Пачевского, его жена Шура и ее родители разбрелись по лесу, собирая грибы.

А Пачевский свернул на какую-то тропу и пошел по ней, любуясь своим Ангелом с Небес.

В легоньком платьице и с венком из полевых цветов на голове, она буквально порхала впереди него.

— Боже мой! Господи! — взмахивала она руками и взмывала на них высоко в воздух, под самые ветки дубов и берез. — Как же тут хорошо! Наконец я снова могу летать! А воздух! Боже мой, какой тут воздух! За такой воздух с вас нужно брать налог, честное слово!

— Замолчи! А то в Кремле если услышат…

— Нет, правда. — Она приземлилась рядом с ним на какой-то пригорок, упала в траву и раскинула руки. — Я умирала в Москве, умирала! А тут…

Он прилег рядом с ней.

Она перевернулась на живот и положила свой подбородок ему на грудь.

— Мне так тяжело в Москве! Эта атмосфера меня просто давит! Наверное, поэтому у меня там ничего не получалось. Но теперь…

— Что у тебя не получалось?

— Глупый! Как ты не понимаешь? — И ее рука медленно поползла по его груди вниз, к его животу и еще дальше.

Он испугался:

— Не смей! Нам пора домой, на поезд.

— К черту поезд! Мы не поедем в Москву, там что-то плохое случится… — И она расстегнула ремень на его брюках.

— Не нужно! Тут люди вокруг!

— Никого тут нет, не бойся.

— Подожди!

— Нет, я не могу больше ждать. Я хочу такого сына, как у тебя. И даже двух.

И склонилась к его чреслам.

Бессильно закрывая глаза, он опять застонал от вожделения и истомы:

— О-о!.. О Боже… И в оранжево-солнечном окоеме расплылись и закачались над ними деревья, и взлетели они над планетой Земля, окрашенной золотисто-огненным сиянием, и зазвучало в воздухе голосом Луи Армстронга:

When a little blue bird,

Who has never said a word,

Starts to sing: «Spring! Spring!..»

Когда крохотная птичка,

Которая никогда не поет,

Вдруг начинает петь: «Весна! Весна!»,