Хорошая жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Маргарита Олари cтр.№ 47

На следующий день, отстояв Литургию в церкви отца Евгения, я подошла к нему за деньгами. Он оказался приветлив, много улыбался. Я тоже улыбнулась ему, села в такси, поехала в монастырь, ждала, пока Игуменья примет меня. Создалось впечатление, что ей совершенно нечего было делать, но она нарочито тянула время. Спустя полчаса Игуменья спустилась, мы сидели в монастырском дворе рядом с часовней. Матушка, вам звонил отец Евгений. А что такое. Значит, звонил. Но вы еще не успели позвонить Митрополиту, так. Игуменья опустила глаза вниз и молчала. Матушка, дело в том, что мне от отца Евгения нужна была помощь, вы понимаете, он действительно мог бы мне помочь. Игуменья молчала. И он готов мне помочь. В этом месте Игуменья подняла глаза. Да, матушка, готов, только он хочет переспать со мной. Игуменья вновь опустила глаза. Проблема еще в том, что переспать он хотел со многими женщинами, я спросила об этом у Влады, он многих домогался, вы сами, наверное, это точно знаете. Игуменья по-прежнему молчала. Вы считаете это поведение нормальным, матушка. Нет, это ненормально, тихо сказала Игуменья. И не только это ненормально, ненормально то, что вы станете помогать ему шантажировать меня, у Влады начнутся неприятности в Соборе, зачем это все, матушка. У нее и так будут неприятности, если отец Евгений захочет. Пока отец Евгений хочет, чтобы эти неприятности устроили вы, но я надеюсь, вы не станете ему потворствовать. Все это происходит из-за того, Маргарита, что ты не хочешь уехать. Я свободный человек, я имею право решать, уезжать мне или оставаться, и никто не может меня этого права лишить, но я вам говорю о полном безобразии, вы в состоянии меня услышать. Если в состоянии, тогда вы помогите мне, мой отъезд из города всего лишь вопрос времени, так помогите мне пока я здесь. Думаю, Игуменья тоже сталкивалась с домогательством, я все смотрела на нее и ждала, когда же наконец в ней сработает сигнализация женской солидарности. Она не могла однозначно принять мою сторону, но этого от нее не требовалось. Мне нужна была хотя бы половина ее лояльности. Игуменья вздохнула, сказала, подожди меня. Вернулась она с конвертом, возьми, здесь деньги, на первое время хватит, когда будешь уезжать приходи, я дам еще. С отцом Евгением поговорю, но насчет Влады вопрос не смогу решить. Сработала. Женская солидарность сработала. Я вновь ехала по улице Труда на улицу Платонова, от труда неизвестно куда, но сработала же. Игуменья позвонила отцу Евгению и рассказала ему о нашей с ней встрече. Рассказала о непоколебимости моих моральных устоев, о том, что его репутация может пострадать, поэтому лучше бы оставить все как есть. Потом она позвонила Митрополиту, печалилась по поводу меня, сказала, что скоро уеду. Владе начали грозить увольнением, но дальше угроз дело так и не пошло. Сестрам не выдали серьги, а праздника никакого не вышло. Его никто не оплатил.

Маруся, как думаешь, Вера любила меня. Я ведь уже говорила об этом. Не помню, а что сказала. Думаю, она любила тебя ровно в своем понимании значения этого слова. И какое у нее понимание в этой связи. Рита, да Вера считает себя заебательским кукловодом. Людей вообще согревает мысль, что они серые кардиналы, правящие Вселенной, и Вера не исключение. А при чем любовь тогда, кукловод дергает кукол сознательно. Ну а Вера бессознательно, ее отношение к тебе нельзя рассматривать отдельно от ее жизни. Она вообще так живет, вот дворник метет двор и говорит, какой же я двор построил, зашибись. А он не строил никакого двора, этот двор ему вообще не принадлежит, дворник метет двор каждый день, но считает, что серый двор без него обязательно рухнет. Понимаешь, Ритусь, бессознательная тяга быть причастным к процессу строительства превращает людей в идиотов. Маруся, тогда нет никакой любви. В нашем с тобой представлении нет, но, поскольку Вера метет двор и убеждена в том, что именно она его построила, это и есть ее любовь. Она по сути что делала, манипулировала твоим чувством. И то, что она рассказывала о ваших отношениях всем, тоже манипулирование. Она не всем рассказывала, Марусь, от некоторых она эту информацию тщательно скрывала. На кой хер. Потому что они приличные люди, бомонд, туда-сюда, она с ними дружна, им не рассказывала. Тем более, я тебе говорю, заебательский кукловод. Ведь если вдуматься, Рита, что у нее есть, ее жизнь совершенно разрушена, что у нее есть, чем она дорожит, скажи мне. У нее есть дети и квартира в центре. И это всё. В принципе, всё. Уверяю тебя, Ритусь, своей квартирой в центре она дорожит больше, чем детьми. Пока у нее квартира в центре, она может считать себя центральным дворником, строящим дворы, которые на самом деле метет. Знаешь, что меня всегда раздражало в ней, Маруся. Что. Раздражало даже тогда, когда все еще только начиналось, эта поступь морской владычицы, вид, с которым она дефилирует по Китай-городу, томный взгляд хозяйки Москвы, понимаешь меня. Да, понимаю. Раздражало потому, что она не заслужила права быть морской владычицей, она себе его присвоила. Она оседлала первого мужа, с первого мужа соскочила на второго, со второго на третьего, и провинциальный Женя, парень даже не из Воронежа, из глухой Воронежской деревни привез ее сюда, поселил здесь, дал ей то, чем она теперь гордится. Если их затянувшееся расставанье с криками и мордобитьем можно считать платой за право считаться морской владычицей, наверное, именно так, по-другому, Маруся, не получается. Рита, Вера потому и хочет думать о себе, будто она серый кардинал. Ее жизнь разрушена, ей почти пятьдесят, она ничего не сделала, все что ей остается теперь, это мысль о причастности к великой стройке, но она навсегда останется дворником.

Просыпаюсь, иду на кухню, беру стакан сока, возвращаюсь в постель. Сижу в постели, курю, слушаю музыку, к которой никак не могу привыкнуть. Сорок минут, час, полтора часа. Слушаю музыку, смотрю в окно, думаю о руках, вспоминаю тех, кому они принадлежат. Вспоминают ли они меня, помнят ли мои руки. Рита, ты не представляешь, как Настя на тебя похожа. В каком смысле. У нее твоя манера говорить, стоять, она на тебя похожа, правда. Галя, мы же прожили вместе четыре года. Да, знаю, но это что-то, ты бы это видела, просто один в один, даже интонации одинаковые. Галя верещала и верещала о сходстве между мной и Настей, я смотрела в окно. И еще мне кажется, она по тебе скучает. С чего ты взяла. Настя постоянно о тебе рассказывает. Что она может рассказывать, мы полтора года не вместе. Нет, она рассказывает, как вы раньше жили. И о чем рассказывает. Ну, что у вас случалось, что вы переживали, события там разные. Понятно. Я была в Кишиневе и Светке говорю, вот, Настя все время рассказывает о Рите. И что Света. Ну что Света, ответила, конечно, годы, прожитые с Ритой, лучшие годы Насти. Галя, она не права. Ну как не права, если Настя все время о тебе рассказывает и спрашивает. Да так, Галя, пойми, она сейчас живет своей жизнью. Сама принимает решения, сама себя содержит. У нее теперь совсем, совсем другая жизнь, новая, намного интересней прошлой, понимаешь меня. Галя кивнула соглашаясь, да, это ее жизнь, но ей же с тобой было весело. Не то слово как весело, Галя. Не то слово.

Мне давно кажется, я вот-вот умру. Мысли о смерти не дают уверенно сказать, встретимся завтра. Говорю, Бог даст, доживем до завтра. И еще говорю, если ничего не случится. Это тоже означает, Бог даст, доживем. Чем старше я становлюсь, тем больше шансов в силу хотя бы естественных причин до завтра не дожить. Теперь я часто думаю о смерти в больничной койке. Удобная смерть, пристойная. Смотрю в окно. Настя же себе машину купила, ты знаешь об этом. О чем, Галя. Что она научилась водить, машину себе купила. Вот я лежу в больнице при смерти, у меня есть время обо всем подумать, со всеми проститься. Приходит медсестра, к вам посетители. Сколько. Много. Спросите имена и принесите список, ладно. Она же на своей машине ко мне приезжала. Кто. Настя. И чего. Везла меня довольная, было страшно, но ничего, доехали. Смотрю в окно, медсестра приносит список, спрашивает, кого пригласить в палату. Вот так, Рита, она тебя помнит. Пригласите, пожалуйста, Настю. Что я скажу Насте, лежа в больничной койке. Нужно подобрать правильные слова, запоминающиеся. Мне с этими словами умирать, а ей жить. Нужны хорошие, простые, верные слова, чтобы она могла передать их другому, а тот еще кому-нибудь. Чтобы после них уже ничего не объяснять. Правильные слова. Что я скажу Насте. Скажу, привет, как дела. Именно так, привет, как дела. Это хорошие, простые, верные слова. Галя, да Настя меня ненавидит. Не знаю, Рита, кажется, она по тебе очень скучает. Настя ответит, привет. Расскажет о себе и знакомых, начнет шутить, а я усну. Удобная смерть, пристойная. Галя, Настя полтора года обо мне спрашивает, но ни разу не поговорила со мной. Может быть, она тебя боится. Боится, не боится, это не имеет значения, меня одно утешает. Думаю, если попросить у нее хлеба, она не откажет. Это да, она к тебе хорошо относится. Смотрю в окно, улыбаюсь. Ведь если я при смерти, никто не придет ко мне со своей претензией. Настя не упрекнет. Маша не скажет, ты болеешь потому, что у тебя неправильно выстроены отношения с окружающим миром. Оля не пнет. Ната тоже. Вера не станет причитать, что я пишу о ней ложь. Света не скажет, ты уехала в Москву, а я осталась в пустоте. И другие придут без обид. А почему. Почему, блядь, почему. Почему. Да ёб вашу мать, почему вы считаете, что вас обидели. Какого хрена. Да вы охуели так жить, охуели спать со своей обидой в обнимку, вы заебали криками «кровь», заебали. У вас на коленках шрамы двадцатилетней давности, единственная кровь. Это блядь со мной вам тяжело. Это со мной тяжело. А мне с вами. Рядом со мной вы чувствуете себя тупыми, но если я ухожу, говорите, пусто. Кто вы. Кто я. За что мне платить и сколько. Когда вы платили и чем. Отошлите всех, не хочу никого видеть. Хорошо. Да, хорошо. Галя ушла, я думала о Насте. Села, написала ей, мне нечего есть. Меня больше волнует, есть ли что есть кошке, ответила Настя. Несколько лет назад она потеряла близкого человека. Поссорившись с ним, переехала ко мне. Проходили месяцы глухой обиды. Год спустя между ними состоялся разговор, еще разговор, они условились встретиться. Настя радовалась, ждала встречи. Но тот человек однажды лег в постель и умер. Не специально, он не хотел. Она ждала. Он лег и умер. Не в больничной койке. Дома. Просто рядом не было никого. Не успел ничего сказать, не успел проститься. После его смерти Настя часто просыпалась по ночам и плакала. Смотрю в окно. Утром, когда встает солнце, линия горизонта похожа на красную ковровую дорожку. Кто возьмет тебя под руку и поведет по ней. Какие уж тут обиды. Сестра, пожалуйста, размотайте рулон туалетной бумаги, впишите маркером «Рита» между надсечек. Сколько раз написать. Сколько хватит бумаги, столько и пишите. А дальше что. Отдайте рулон тем, кто завтра придет меня навестить.