Трусаки и субботники - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Орлов cтр.№ 134

В день, когда я зашел в редакцию, чтобы забрать свои бумаги, трудовую книжку (билет до Тюмени лежал в моем кармане) и сказать подобающие к случаю слова Зинаиде Евстафиевне, я увидел у себя на столе две карты.

Бубновый валет. И червовая дама.

Чья это была шутка?

Впрочем, долго голову ломать не требовалось. Карты прибыли ко мне из колоды Тамары.

Однако все же в одном из ранне-мгновенных предположений промелькнула Юлия Ивановна Цыганкова. Я, конечно, не мог не ощущать, особенно в последнюю неделю, ее взглядов, чаще всего дальних. В них была энергия притяжения, а может быть, и мольба. О моем отъезде она, понятно, знала и явно хотела высказать мне что-то. Но даже если бы я сжалился над ней и позволил себе выслушать ее, ничего из нашего общения путного не вышло бы. Для меня в нем не было никакой необходимости. Следующим – по мимолетности – соображение вышло такое. А не Юлия ли Ивановна прихватила с моего стола солонку № 57 с нательным крестиком и костяным оберегом и не она ли одарила меня двумя картами? Относительно карт (хотя Юлия и была дочерью Валерии Борисовны) предположение тотчас и рассыпалось. А вот солонку… Участие в ее исчезновении Юлии Ивановны не исключалось. Не исключалось! Хотя зачем понадобилась бы Юлии Ивановне фарфоровая птица? Если только для какого-нибудь ее нового ритуального действия… Но возможно, я возводил на Юлию Ивановну напраслину…

Однако теперь пропажа солонки стала казаться мне досадной. Пожалуй, я взял бы ее с собой в Сибирь…

Текст на рубашке карт, мне известный, был «гадательный». Тамара себя произвести в червовую даму, естественно, не могла. Не ее была масть, а к картам Тамара относилась уважительно. Какой подсказкой она меня снабжала? Приблизилась (или приближалась?) к бубновому валету червовая дама, так, что ли? Но у меня-то к картам почтения не было. Оставлять две карты на пустом столе было неловко, и я сунул их в карман. Взамен солонки № 57. Потом – дома или по дороге домой – выкину… Именно, именно. Дома я разорвал карты и клочья бросил в мусорное ведро…

Расставание с Зинаидой Евстафиевной вышло все же корявым или неуклюжим. Я пробормотал слова благодарности за доброе ко мне отношение и вроде бы семиклашкой пообещал себя хорошо вести. А Зинаида Евстафиевна вдруг сделала шаг вперед и уткнулась лицом мне в грудь. Потом она отпрянула от меня и, глядя в сторону, произнесла:

– Не забывай нас, сынок, и если что, не постесняйся попросить о подмоге. Ты и сам выдержишь. Но мало ли как пойдет…

Стариков я уговорил на вокзал не ездить. А вот газетно-футбольная братия на перрон Ярославского вокзала явилась. Прибыли отправлять меня в дальнюю дорогу Костя Алферов и Валя Городничий. Естественно, с сосудами. Вручили и мне «путевые», но коечто было выпито и на морозном воздухе. Мне все мерещилось, что на перроне вот-вот должен появиться еще кто-то из знакомых. А то и некий порученец или свидетель от Сергея Александровича. Нет, провожающих не прибавилось. Наобнимались, навысказывали мне советов и пожеланий. Наконец я был отпущен в вагон. Поезд тронулся.

Сдвинув занавеску в своем купе, я смотрел в окно на черногрязный истоптанный перрон, тоска забирала меня, и тут я увидел Тамару. За вагоном она не бежала, просто уплывала в Москву, в мое прошлое.

Уплывая, Тамара перекрестила меня.

Двое суток в поезде я совершенно не думал о том, что ждет меня в Сибири. Лишь одно «сибирское» соображение, пожалуй, держал в голове…

Про отъезжающего Оленина я уже вспоминал. Нет, не на год и не на два он был моложе меня, а лет на семь. Отправившийся из Москвы на Кавказ, он на первых двух-трех страницах воображением оставался в прошлом, но потом перенесся мыслями «к цели путешествия и принялся строить замки будущего». Во мне строительство замков никак не могло произойти. Напротив, лишь распухали мои досады. И на судьбу. И на самого себя… «Зачем, зачем я смалодушничал и поплелся в Сибирь?..» Серые небеса, черные, голые деревья, уныло-заснеженные пустыни костромских земель, будто вымерших (только на леспромхозных станциях Нея, Мантурово, Шарья наблюдалось движение живых существ), усиливали ощущения одиночества и тоски. В соседях у меня оказались три пожилые женщины. Естественно, они пожелали взять меня под свое покровительство. Принимались меня откармливать, застелили мне постель, ахали по поводу моих предполагаемых печалей, может, и несчастной любви. Мне пришлось объяснять им, что я по натуре – мрачный и неразговорчивый, беда такая, что я журналист и следую в командировку, а поводов для горестей у меня никаких нет. Еду же я по журналистской привычке люблю принимать на вокзалах и в вагонах-ресторанах. Я никак не хотел обидеть доброжелательных тетушек-хлопотуний, но и собеседовать в их компаниях с вареными курами желания не имел. А потому все больше стоял в коридоре у окон.

Скорые той поры на больших станциях останавливались на полчаса, а то и минут на сорок. Вокзальные рестораны угощали обжигающими борщами и солянками, хороши были и вторые блюда: поджарки, котлеты киевские со сложными гарнирами. И все – за умеренную цену. Увы, эти железнодорожные вкусовые радости – в прошлом, в летописных сводах. А уже и тогда в прошлом были легендарные жареные караси на зауральских полустанках. Глухо поговаривали, что где-то недалеко случился атомный взрыв и карасей в здешних озерах ловить нельзя. В Свердловске я, схватив на привокзальной площади такси и заказав: «Покажите за полчаса город», смог поглядеть на достопримечательности уральской столицы. При этом приходило в голову: «А не сломается ли такси, не отстану ли я от поезда?» И понимал: мне хотелось бы отстать. Но не отстал… В вагон-ресторан я ходил пить пиво. Опять сдвигал занавеску, глядел на снежную степь, колки раздетых берез, ловил глазами указатели километров. Иногда бутылки пива хватало километров на шестьдесят. Эко, подумает рассудительный читатель, все ему вроде бы в удовольствие – и борщи с солянками, и пиво, разве только жареными карасями обделен, а вот разнылся. Но так и было. Удовольствия удовольствиями, а тоска не проходила. И грызло чувство вины перед стариками, они мне существенных слов так и не высказали («Нашел – молчи, потерял – молчи»), но они-то явно чувствовали, что я отправляюсь в дальние края вынужденно. В их глазах была тревога, непутевый им сын достался, непутевый. Оленина на Кавказе ждали горы. Что бы с ним ни происходило, он думал, возвращая себе успокоение или восторг: «Но есть же горы». Меня в Тюмени горы не ждали. Скорее всего ждали болота.

Но вот указующий столб определил мне отдаление от Москвы на 2144 километра, и явился град Тюмень.

Город оказался тихим, небольшим, деревянным, с асфальтом на магистральных улицах и дощатыми тротуарами на всех прочих. Нефтяной бум пока еще не превратил его в процветающего нувориша и уж тем более – в Баку или Хьюстон. Лишь на обкомовской площади стояли дома этажей в пять, да и к востоку от нее виднелись башенные краны. Мне предстояло явиться в управление «Тюменьстройпуть» к заместителю главного инженера Юрию Аверьяновичу Горяинову. В шефское наше пребывание в Тобольске с основанием вокзала мы знакомились с ним, но он мог меня и не запомнить. В мельтешениях лиц в застольях и праздничных говорильнях и я не всех приятелей Марьина мог удержать в памяти.