Трусаки и субботники - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Орлов cтр.№ 125

Тут уж не одна опасность угадывалась. Тут мог подстерегать меня и некий комический или даже фарсовый поворот. Ведьминская семейка! С тремя галстуками – арканами из латинских пробуждающихся стран. И ведь если на Лесной я, ощутив опасность, попытался проявить себя подлецом, бросал Виктории грубые слова, желал оскорбить ее, то вчера я оказался неспособным к каким-либо протестам или освободительным действиям. Угрелся. Даже вытерпел высказывания забот в связи с нездоровым образом жизни. И взяли меня врасплох, тепленьким. При этом меня и подкарауливали часами. А я этого и не почувствовал. «Мне, Василий, необходимо было видеть тебя…» – «А мне, Виктория Ивановна, – выдохнул я в сторону Атлантического океана, надо полагать, – нет никакой нужды более вас видеть».

И все-таки (я был обязан в этом себе признаться) я испытывал некое облегчение. Неизвестно, правда, отчего. Но что-то в моей жизни просветлело. Отпало желание разыскивать Обтекушина и употреблять с ним напитки ради душевных утолений. Кроме осознанной мной опасности возникло и опасение. Коли вчера я испытал хотя бы и мимолетное желание, не отменился ли ход жизни и тот самый медицинский случай, о котором я нечто наболтал вчера Виктории? Нет, опасение рассеялось. Я встретил Юлию Ивановну Цыганкову в холле шестого этажа возле стола для пингпонга (некогда Юлия заводила здесь важный для нас разговор), и ничего не случилось, ничто меня не обожгло. Юлия Ивановна и стол для пинг-понга оказались для меня равноценны. Я прошел мимо них. А младшая дочь Ивана Григорьевича Корабельникова взглядом своим выказала явное намерение шагнуть мне навстречу и вступить в беседу (Виктория вряд ли вчера молчала). «Извините, у меня нет времени», – готов был сказать я. Но Юлия Ивановна нашла в себе силы остаться на месте вкопанной… Мгновенным было сожаление о том, что медицинский случай мне не отменили. Но я тотчас осознал, что пророчество Анкудиной удручает меня теперь не так тяжко. Заниматься рефлексиями по поводу новых моих состояний и причин, их вызвавших, я себе запретил. А вот Тамара как-то подошла ко мне в коридоре, попросила протянуть ладонь и положила на нее карту. Произнесла лишь: «К твоему интересу» – и последовала по делам. Чистенькая Тамарина карта была, естественно, бубновым валетом. Но с текстами на рубашке. Поначалу тексты эти показались мне интересными. Но потом я понял, что к моему случаю они не имеют отношения. Карта была из колоды гадальной, и бубновый валет оказывался в ней не персонажем действия, а посланцем вестей, хороших или дурных. Причем лишь во взаиморасположении («рядом») с определенными картами тех или иных мастей. В размещении «прямо» он, валет, мог принести прекрасные новости о сердечных и семейных делах, быть обещанием денег и удач в немедленном разрешении всех трудностей, при этом соседство с трефовым тузом гарантировало подтверждение новостей письмом и т. д. В положении же «перевернуто» бубновый валет мог предрекать лишь всяческие разочарования, обещания предательств, болезней и т. д. «Это для шарлатанов!» – отрецензировал я карту Тамары. На рубашке карты я прочитал еще и: «Не давайте никому ваши личные карты для того, чтобы сохранить флюиды, которые вы передали картам, гадая на них». Через полчаса я постарался вернуть карту Тамаре.

– Отчего так скоро? – спросила Тамара.

– А чтобы не растранжирить флюиды, – сказал я.

– На тебя мне не жаль никаких флюидов, – рассмеялась Тамара.

– Ну спасибо.

– И тебе неинтересно знать, почему я протянула тебе именно гадальную карту?

– Неинтересно, – сказал я. – И не верю я во все эти забавы… И теперь мне и вовсе не нужны какие-либо подсказки!

Видимо, я произнес эти слова резко или грубо, Тамара расстроилась. Сказала:

– Не обижайся, Василий, не обижайся…

Недовольные друг другом, мы разошлись.

Я уже не раз собирался – хотя бы для приобретения новых сведений – прочитать об истории ларионовского «Бубнового валета». Редакционная библиотека была хороша, но книг по искусству для нее приобретали мало. Пришлось поутру зайти в нашу районную, на Третьей Мещанской, возле Рижских бань. Местилась она в особняке с башенкой (сейчас этого дома нет, но иногда он мне снится). В случае с названием выставки (а устраивали ее в здании нынешнего Военторга – тогда Экономического общества офицеров на Воздвиженке) прямо подтвердилось толкование В. И. Даля: «Если не с чего ходить, ходи с бубей». В присутствии мастеров Ларионов взял в руку карту валета и предложил название объединения. А почему бы нет? В этом предложении было озорство и приглашение к скандалу с негодованием толпы. У Мольера бубновыми валетами называли плутов и мошенников. Позже презрение приняли на себя «бубновые тузы» – из-за нашивок на куртках каторжников. А после романов про Рокамболя плуты и мошенники переселились в «червонных валетов». В Москве даже прогремел уголовный процесс «червонных валетов». Так что названия выставки и объединения способны были вызвать бурное неприятие публики, чего наши замечательные мастера, естественно, и добивались.

Но чего я-то добивался своими искусствоведческими изысканиями? Почему мне-то теперь хотелось убедить себя в том, что бубновые валеты не такие прохвосты и мошенники, как, скажем, валеты червонные, а молодые люди – отчасти приличные? То есть я как будто бы теперь самого себя старался отделить от плутов и мошенников и разместить среди личностей более или менее порядочных. Глупость какая! Причем смешная глупость! Мне и впрямь следовало отвести себя к психиатрам. Ведь я существовал «бубновым валетом» лишь в системе координат мировосприятия Валерии Борисовны Цыганковой-Корабельниковой, ее гадалок и ясновидящих, ну и, может быть (теперь), ее дочерей. Я будто впервые понял это! И постановил сейчас же выпрыгнуть из этой системы координат и более не думать ни о каких бубновых валетах!

Выпрыгнуть! Легко сказать! Уже выпрыгивал… А если сеть на тебя наброшена этой ведьминской семейкой? Сейчас же и мысли о сетях и ведьминстве семейства я положил истребить, они исходили из моих опасений, а реальности могли никак и не соответствовать. Да и опять же – кто я таков, чтобы на меня благородным дамам заводить сети?

Начальницу Зинаиду Евстафиевну я удивил тем, что снова стал выбрасывать двухпудовик в комнатные высоты правой и левой. «Отходишь, что ли?» – спросила Зинаида Евстафиевна. «От чего?» – поинтересовался я. «Ну уж это я не знаю, от чего, – проворчала начальница. – Главное, чтоб отошел…» Фанатичный Боря Капустин зазывал погонять мяч по снежку или по ледку, и я от его предложений не отказывался. В выходные ездил на пятом трамвае в Останкино, за потехинской церковью, брал на базе наваксенные ботинки и лыжи с алюминиевыми креплениями, катил четыре пятикилометровых круга, знакомых со школьных лет, мимо прудов с утками в полыньях, не спеша, но с удовольствием. Выпить рюмку мог, особенно с приятелями в отделах, но и не тянуло («До того я стал хорошим, сам себя не узнавал». «Снегирь». Агния Барто. Рина Зеленая). Цитата, впрочем, расхожая. Но я-то себя узнавал, и ничего хорошего в моей жизни не прибавилось. Правда, должно заметить, что острота сожалений по поводу неоделенности меня «делом жизни» очевидно приутихла, и я опять был готов жить гедонистом. Ну еще пяток лет, ну, может, поменьше. А там посмотрим. И даже стала возникать во мне успокоительно-укачивающая мысль: а вдруг я возьму да и займусь наукой Историей. Костя Алферов и Валя Городничий станут кандидатами (скоро), а потом и докторами. И меня за собой потянут. Почему бы и нет? И я увлекусь какойнибудь темой из «белых пятен» или незаурядной личностью, чья судьба, выражаясь словами персонажа Эраста Гарина, покрыта мраком. Даже Анкудина, Агафья, и та удостоила своим интересом страну Беловодию… Кстати, почему Анкудину прозвали Агафьей? Святая Агафья вроде бы Коровница, то есть покровительница всяческой домашней живности, коров в частности, личность вполне добродетельная… Внезапные мысли об Анкудиной я посчитал лишними, вполне возможно, я относился к ней несправедливо, но я ничем не навредил ей и держать ее в своем сознании занозой не имел оснований. Теперь я сожалел, что пафосно пересказывал пророчества Анкудиной, меня касающиеся, Виктории Ивановне Пантелеевой, как бы медаль выпрашивал за свои страдания.