И узре ослица Ангела Божия - читать онлайн книгу. Автор: Ник Кейв cтр.№ 36

Он все видел, он всем расскажет! Убейте его!» Сет ударил меня ладонью по щеке и сказал: «Да уймись ты! Кто поверит этому придурку! Ты на него только посмотри!» Девчонка подошла, продолжая хлюпать носом. Лицо она по–прежнему прикрывала. Между пальцев были видны только полные слез глаза. «Держи его покрепче, Сет!» — прошептала она, подошла еще поближе и снова посмотрела на меня. Ее грудь высоко поднималась с каждым вздохом. От нее разило похотью и случкой. И тут она принялась хохотать и хохотала, сука, все время, пока Сет лупил меня что было мочи. Потом его сменил Билл, а она все смеялась и смеялась.

Но не каждая занесенная надо мной для удара рука принадлежала злым и порочным. О нет! Благочестивые, кроткие и праведные тоже вносили свою лепту в гонения, которым я подвергался. Мучитель мой являлся мне под многими личинами. Со всех сторон меня окружали наведенные им мороки, и не было предела его жестокой изобретательности. Батраки, укулиты, дети, бездомные, пьяницы, даже моя собственная плоть и кровь были не что иное, как марионетки в руках моего палача! Дыба, плеть и петля, кол и котел, позорный столб и электрический стул, испанские сапоги и розги ждали меня на каждом шагу, хоронились за каждым кустом.

Не единожды богобоязненные укулиты прогоняли меня из города. Но особенно мне запомнился один случай. Было мне тогда четырнадцать лет. Вот послушайте!

Я сидел на ступеньке лестницы, ведущей к монументу, выдавливая пальцами темный сок из подобранного мною цветка, когда заметил группу укулитов, состоявшую из семи или восьми мужчин. Они направлялись ко мне; у одного из них в руках были вилы. Я смотрел, как они приближаются, и недоумевал, что им от меня нужно. И тут, когда нас разделяло всего несколько ярдов, до меня дошло, что они охотятся на меня! Как я мог быть таким наивным! Я вскочил на ноги, споткнулся о позолоченный канат, протянутый сбоку вдоль ступенек лестницы, и с трудом увернулся от вил. Укулиты бежали за мной через весь город, тяжело дыша, пыхтя и потрясая в воздухе кулаками, пока я не оторвался от моих преследователей и не превратился для них в маленькое пятнышко на краю горизонта.

По–моему, это был первый случай, когда добрые граждане Укулоре гнали меня и преследовали до самой городской черты. Первый — да, но далеко не последний!

Даже теперь, когда я погружаюсь в трясину, они гонятся за мной. Какой дьявольский замысел — евангелисты, напялив на себя красные колпаки палачей, хотят линчевать меня за мое кровавое преступление. Гнусная маленькая Бет!

Какой переполох мы с тобой подняли!

Картина «Мученичество Пророка», принадлежащая кисти Гастона Джорджеса, висит на южной стене молитвенного дома укулитов с 1935 года. Именно тогда уважаемый портретист, представитель академической школы, написал это полотно, потрясенный «крайней бесхитростностью укулитов и их безмерной преданностью памяти Пророка».

«Ваше величайшее сокровище — это непоколебимая вера, драгоценнейший дар из известных мне» — сказал Гастон, передавая общине заказанную картину. Он отказался от платы, попросив взамен дозволения построить себе дом в долине Укулоре.

«Вы сделали меня счастливым человеком. Я буду продолжать служить вам в надежде, что в один прекрасный день, следуя вашему примеру, обрету душевный покой», — продолжал художник, трепеща от переполнявших его чувств, но терзаемый шипами сомнений, которые ему так и не удалось искоренить, хотя он и прожил в долине до конца своих дней.

Правая нога Пророка скрыта развевающимися полами облачения — складки ткани, подчеркнутые драмагической игрой света и тени, прекрасно выписаны.

Левая нога озарена серебристым сиянием луны, в то время как сам Пророк возносится в небеса на облаке, поддерживаемом парящим херувимом. Хламида Уку–лоре — с кроваво–красным пятном на месте сердца, в руках — сверкающий скипетр, на голове — венец. Безмятежна влажная голубизна взгляда Пророка.

Зрители на земле провожают глазами мученика, летящего туда, где в облаках гостеприимно распахнулась дверь, из которой вырывается сноп похожих на копья лучей небесного света.

Остаток своей жизни Гастон Джорджес посвятил попытке запечатлеть в портретах историю укулитской общины. Твердые принципы фундаментализма, которым следовали пионеры–укулиты, слегка сковали бурный полет воображения художника и укротили его смелую кисть до такой степени, что восемь овальных портретов, украшающих холодную залу городской ратуши, не имеют ничего общего с предыдущим творчеством живописца. Суровые, изможденные, набожные лики хмуро глядят из–за густых бород и нависших широких полей черных шляп. Восемь сидящих мужчин мрачного вида — хладнокровные и лишенные прикрас столпы общины, создания руки, зажатой тисками догм.

Но впереди Джорджеса еще ожидал несравненный шедевр, который ему предстояло написать через шесть лет после того, как кончился дождь.

«Бет» висит на северной стене молитвенного дома, как раз напротив пронизанного буйством вдохновения «Мученичества». Одни восторгались этим полотном, другие поносили его. Некоторые открыто насмехались. Но Сардус Свифт твердо решил, что оно должно висеть в молитвенном доме. Как вы уже догадались, это — не что иное, как портрет Бет в возрасте шести лет.

Плач Юкрида Немого № 4

Боже мой, я обращаюсь с мольбой к Тебе! Услышь мой плач и помилуй меня скорее, ибо я изнемог от дня сего и тягостных трудов моих! Прими к Себе раба твоего, о Господи, ибо нет мне места на земле среди людей! Ибо я исполнил Твое повеление. Она более не растворит уст своих.

Три вороны кружат надо мной! Иду к Тебе, Господи! Иду к Тебе. Ибо дверь в Царствие Твое отверзлась не в небе, но под ногами моими! Приготовь мне путь, о Боже. Услышь мою молитву. Призови меня в бездну и спаси от руки людской!

Вы, верно, полагаете, что родиться немым, безгласным, лишенным способности сообщаться с миром — само по себе великое наказание. Вы полагаете, что ребенком я уже изнемогал под бременем немоты. Нет, нет и еще раз нет! Вы все, кто хлебал ложкой горе, кто попадал из огня да в полымя, посмотрите на меня и заткнитесь, ибо не было на земле другого человека, которого злой рок и кривая судьба преследовали бы так же, как меня. Каждый день ветер приносил мне беду, каждую ночь на моем небосклоне сияла дурная звезда; и не проходило и часа, чтобы я не вляпался в какую–нибудь дрянь.

Я родился немым; вместе с моим покойным братцем я явился на свет в луже тошнотворного пойла в обгорелом кузове старой колымаги на вершине мусорной кучи — и это было только началом, только первой мелкой пакостью, которую мне подстроила моя горькая участь. Чего я не ведал (и что, возможно, было известно моему покойному братцу) — так это того, что мы родились с печатью проклятия на челе. Немой и мертвец, болезненные исчадия гнилого чрева, неразумные младенцы, извергнутые паскудной маткой в злой и ужасный мир, слишком жестокий для таких злосчастных малявок, как мы.

О да, батраки избивали меня, жители города преследовали меня и школьники закидывали меня камнями, рабочие с завода пинали меня ногами, но я снес все выпавшие на мою долю побои. Еще бы, ни одна из этих бед не шла ни в какое сравнение с той, что поджидала меня в моем собственном доме. Да! Самый лютый мой враг скрывался именно там! Ибо им была моя мать, и хуже ее нельзя было найти никого. Она брызгала ядом. От нее нигде нельзя было спрятаться. Не жители долины, а эта дебелая деспотичная свинья, породившая меня, была истинным испытанием моего мужества. Последние годы она ничем другим не занималась, клянусь вам, кроме того, как изыскивала способы, как бы навредить мне. Стоит мне только вспомнить про нее, хотя прошло два полных года с тех пор, как она отдала концы, — и у меня яйца сводит от страха.