Часть целого - читать онлайн книгу. Автор: Стив Тольц cтр.№ 102

Вечером, когда хижина была достроена, мы с отцом — оба те еще брехуны и лгуны — уселись на крыльце справлять успех, не принадлежавший ни одному из нас. Смотрели, как падают звезды, прорывая на черном небе узкие длинные белые борозды.

— Видел? — спросил отец.

— Метеор.

— Я загадал желание. Сказать какое?

— Лучше не надо.

— Наверное, ты прав. А ты загадал?

— Чуть позже.

— Только не тяни.

— Сила звезды действует, пока я не моргнул.

Я пальцами держал веки и не давал глазам закрыться, пока не сформулировал желание. Это было несложно. Я хотел женщину. Я хотел любви. Хотел секса. А особенно хотел Адскую Каланчу. Все это я сформулировал в одно желание.

Отец, видимо, прочитал мои мысли или загадал то же самое, поскольку спросил:

— Ты, наверное, удивляешься, почему я всю жизнь один?

— Это вроде не требует объяснений.

— Помнишь, я рассказывал тебе о девушке, которую когда-то любил?

— О Кэролайн Поттс?

— Так вот: я до сих пор о ней думаю.

— Где она теперь?

— Скорее всего в Европе. Она была любовью всей моей жизни.

— А Терри — ее.

Мы допили пиво и слушали журчание ручья.

— Сделай все возможное, Джаспер, чтобы влюбиться. Это одно из главных удовольствий в жизни.

— Удовольствий? Что-то вроде горячей ванны зимой?

— Именно.

— И только?

— Позволяет ощутить себя живым. Живым без дураков.

— Неплохо. А еще что?

— Сносит голову так, что становится не в состоянии отличить собственную задницу от локтя.

Я задумался.

— Папа, до сих пор ты описывал любовь как удовольствие, стимулятор, развлечение. Но это все?

— А чего еще ты хочешь?

— Не знаю. Чего-то более высокого и глубокого.

— Высокого и глубокого?

— Более значимого.

— Например?

— Не могу сформулировать.

Разговор зашел в тупик, и мы снова возвели глаза к небесам. Но вид небесного свода, после того как падающая звезда окончательно упала, разочаровывает. Зрителям объявляют: представление окончено — пора домой.

В тот вечер я написал Адской Каланче короткую изящную записку. Она представляла собой чистейший шантаж:

«Я подумываю о том, чтобы изменить показания и сообщить администрации школы, что это ты дирижировала поведением остальных в инциденте со шляпой. Если надумаешь меня отговорить, приходи ко мне домой. Но только одна».

Вы считаете, что, шантажируя женщину, невозможно заставить ее вас полюбить? Может, и так, но это была моя последняя карта, и я решил, что должен ее разыграть. Я внимательно перечитал записку. Все правильно: составлена, как принято у шантажистов, — лаконично и требовательно. Однако перо горело у меня в руке, ему не терпелось что-нибудь добавить. Хорошо, сдался я, но напомнил себе, что краткость — душа вымогательства. И приписал: «P.S. Если ты не придешь, не думай, что я стану ждать как дурак. Но если придешь, буду на месте». Но на этом не кончил и еще немного поводил пером. Объяснил, в чем суть ожиданий и разочарования, что такое страсть, написал о людях, которые смотрят на сроки годности так, словно это святые заповеди. Письмо получилось прекрасное. Короткая, имеющая отношение к шантажу часть — всего три строки — и двадцать восемь страниц постскриптума.

По дороге на работу я опустил письмо в ящик у дверей почты и через пять минут чуть не сломал себе руку, пытаясь вытащить его обратно. Должен признать: те, кто проектировал почтовые ящики, знали свое дело. Эти маленькие красные крепости не сдаются.

Через два дня мне приснился неприятный сон. Я пришел на водный фестиваль, а когда подошла очередь моего заплыва, бассейн осушили. Зрители свистели. На мне ничего не было, и им не нравилось то, что открылось их глазам. Но внезапно я оказался в кровати — в моей кровати, в хижине, и голос отца спас меня от осуждающих взглядов:

— Джаспер, к тебе гостья!

Я натянул одеяло до подбородка — видеть кого бы то ни было в тот момент мне совсем не хотелось. Отец тем не менее не унимался:

— Джаспер, ты у себя? — Я сел в постели. Голос отца звучал как-то очень уж подозрительно, однако я не мог сообразить, что в нем было не так. Наконец до меня дошло: отец говорил вежливо. Что-то, должно быть, случилось. Завернувшись в полотенце, я вышел из хижины.

И покосился на солнце. Неужели это не сон? Видение освежающим восторгом омыло мои глаза. Ко мне явилась Адская Каланча. И стояла сейчас рядом с моим отцом. Я замер, пытаясь соединить в сознании две стоящие рядом фигуры. Они совершенно не вязались одна с другой.

— Привет, Джаспер! — Ее голос отозвался дрожью в моем позвоночнике.

— Привет, — ответил я. Отец не уходил. Почему он все еще тут? Что его держит?

— Вот и он, — произнес отец.

— Заходи, — предложил я и, только уловив ее неуверенный взгляд, вспомнил, что на мне одно полотенце.

— Может, ты все-таки оденешься? — спросила Каланча.

— Думаю, носки мне откопать удастся.

— В горах начался лесной пожар, — заметил отец.

— Держись подальше от огня. И спасибо за информацию. — Я демонстративно повернулся к нему спиной. Когда мы входили в дом, я оглянулся, желая убедиться, что он не последовал за нами. Он не последовал, но заговорщически подмигнул. Я почувствовал досаду. Он не оставил мне выбора. У меня не было возможности не принять его подмигиваний. Затем я заметил, что он смотрит на ее ноги. Отец поднял глаза и увидел, что я перехватил его взгляд и знаю, что он смотрит на ее ноги. Это был странный момент, и он мог иметь любое продолжение. Я невольно улыбнулся. Он улыбнулся в ответ. Затем подняла глаза Адская Каланча и заметила, что мы улыбаемся друг другу. Мы, в свою очередь, посмотрели на нее и заметили, что она видит, как мы улыбаемся друг другу. И это был еще один странный момент.

— Заходи, — предложил я.

Шорох ее шагов по дощатому полу вызвал желание выпить — конечно, если бы в моей спальне оставался открыт бар, которого там вообще-то не было. Я забежал в ванную, натянул джинсы и майку, а когда вышел, она по-прежнему стояла на пороге. Неужели я действительно живу в этом месте, спросила она.

— Почему бы и нет? Я сам его строил.

— Вот как?

Я с готовностью показал ей порез, который получил, когда помогал вставлять оконную раму, и ощутил удовольствие: это был шрам мужчины.

— Твой отец приятный человек.

— На самом деле он совсем не такой.