Залежалый товар - читать онлайн книгу. Автор: Робер Бобер cтр.№ 21

Художник сделал одну примерку, затем вторую, во время которых «Месье ожидал» показалось, что наступил конец света. Поначалу она не участвовала в репетициях, и у нее появилось ощущение какой-то забытой тоски. Но ближе к премьере последовали другие репетиции, уже, наконец, с ее участием, на сцене, где под светом пока что лишь нескольких голых лампочек отрабатывались последние движения. Жакетка испытала одновременно наслаждение и недоумение: она с удовольствием почувствовала себя сценическим костюмом, но совершенно не могла понять текст пьесы, исходящий от той, кого она облегала, — ей, воспитанной на улице Тюренн, казалось, что эти слова не имеют никакого отношения к жизни.

Начиналась пьеса так:

Муж. Как это, его нет?

Камердинер. Нет, мсье, мсье еще не вернулся. Но пусть мсье и мадам не сочтут за труд присесть. Мсье предупредил меня, что ждет мсье и мадам без четверти четыре…

Внимательная сверх всякой меры ко всем репликам, к тому же не умевшая забывать, «Месье ожидал» с недоумением вспомнила то, что как-то сказал гладильщик Леон: «Кино это мечта, а театр — необходимость».

«Давай помечтаем» — необходимость? Вспомнив Леона, она обратилась к своему недавнему прошлому и, чуть не став жертвой некоего умиления, принялась размышлять: необходимость… она как будто встречалась с этим понятием на протяжении полугода, проведенного ею в ателье мсье Альбера. Ей была необходима жизнь, самая простая жизнь, она ухватила лишь крошечный кусочек ее в автобусе от улицы Тюренн до магазина на бульваре Монмартр. Значит, Леон ошибался? Может, он хотел сказать совсем наоборот: «Театр это мечта, а кино — необходимость»? Нет, Леон не мог ошибаться, потому что сам он тоже играл в театре. Конечно, в любительском, но он посвящал ему все свое свободное время. Тогда что же? Чтобы необходимость могла проявиться, нужно ли было ждать присутствия публики на представлении пьесы? Поскольку в театре всякое бывает, она решила дождаться вечера премьеры.

Когда этот вечер пришел, никакой необходимости, обещанной Леоном, жакетка не ощутила. Однако она, смущенная, присутствовала при большом успехе спектакля «Давай помечтаем».

Набившаяся в зал публика семь раз вызывала актеров, и те, стоя у края рампы, кланялись, чтобы поблагодарить признательных, а потому аплодирующих им зрителей.

Позже, оставшись одна в гримерной, которую она делила с Даниэль Дарье, «Месье ожидал» воспользовалась ночью, чтобы поразмышлять.

Она вспоминала, что когда вместе с «Без вас» и «Не зная весны» они научились слушать, то наполняли свои понедельники историями, произошедшими с другими в минувшие субботу и воскресенье: представления в мюзик-холле, фильмы с Эрролом Флинном или Ритой Хейуорт, танцевальные вечера, где сплетались пары, а совсем рядом — Зимний Цирк, куда мсье Альбер и мадам Леа водили Бетти…

Никогда прежде, до своего отбытия с бульвара Монмартр, жакетки не разлучались, и ни одна из них, следовательно, не могла рассказать ничего такого, чего не знали бы две других. Поэтому никогда прежде им не представлялся случай поупражняться в рассказе.

Понятное дело, о таком рассказе никто и не просил. Однако когда возможность (совершенно виртуальная) рассказать о том, чему она была свидетелем, представилась, «Месье ожидал» очень скоро поняла, что вовсе не отсутствие опыта делает ее неспособной рассказать об этом. Говорить о том, что тебя окружает, — пожалуйста! Но пьеса? Ситуация представлялась ей столь странной, что она вообще не понимала, о чем идет речь.

Эту заботу взяли на себя газеты — актеры их перелистывали, оставляли в гримерных открытыми на странице «Афиша»; похоже, газеты не разделяли уныния «Месье ожидал». «Муж, жена и любовник» — озаглавил свою статью один из хроникеров, упомянув вскользь, что так уже называлась одна из пьес Саша Гитри. Все согласно превозносили остроумие автора, говорили о фейерверке, живости, фантазии, легкости, легкомыслии, дерзости.

Гитри, вполне удовлетворенный похвалами автор, ветеран соблазнительных слов, сам играл по соседству, в театре «Жимназ», в пьесе «Тоа», и иногда во второй половине дня любил заглянуть к ним во время репетиций. Еще не успев войти, он уже громким голосом сообщал о скорой женитьбе — для него уже пятой — на Лане Маркони, и его шумное присутствие как нельзя лучше вписывалось в театральное пространство.

Вечер за вечером текст пьесы «Давай помечтаем», преодолев оркестровую яму, покорял зрительный зал. Публика менялась, ну так что же? В ответ на каждую реплику — что уже стало ритуалом — она смеялась и аплодировала, будто всякий раз состояла из одних и тех же зрителей.

«Может быть, — размышляла „Месье ожидал“, — такое постоянство связано с тем, что пьеса отражает и выражает скорее невысказанные желания публики, нежели мысли автора. Публика, кажется, успокаивается, видя на сцене именно то, что ждала увидеть, словно малейшая неожиданность могла бы выбить ее из колеи: господин делает вид, что он учтив и любезен, а сам исподволь готовит победу над дамой другого господина — вот что из представления в представление восхищает зрителей». «Месье ожидал» беспокоило это восхищение публики. Она отступилась, когда поняла, что все, по ее предположениям, что могло быть сказано с театральной сцены, сказано не было.

Должна ли она этим возмутиться? Ей не хватало опыта, чтобы до конца понимать сюжеты, каждый вечер разворачивающиеся у нее под боком. Смирившись с невозможностью понять всю эту, с ее точки зрения, несостоятельность, она вернулась к исполнению той роли, к которой и была предназначена: роли одежды. Избранной одежды. И избранной для того, чтобы ее носила Даниэль Дарье.

Это удовольствие она считала сродни чуду; от начала привычного маршрута, ведущего ее из гримерной на сцену, до того момента, когда зал за тяжелым бархатным занавесом пустел, это удовольствие было таким огромным, что утешало и успокаивало ее раздражение от всего прочего.

Она не ощущала своей связи с той историей, что каждый вечер происходила на сцене, со словами, от которых ей нечего было ждать. Она была связана с голосом. Этот голос сопровождал ее, как она сопровождала все движения пребывающей в ней актрисы.

В одной газете напечатали фотографию, где они были вместе, — ее увеличенная копия висела в фойе театра. Этот снимок зародил надежду в сердце «Месье ожидал» — надежду быть узнанной мсье Альбером. Подобная надежда уже тешила их — ее с двумя подружками, когда повешенные одна подле другой они оказались неликвидами. Тогда они представляли себе, что однажды их купят, наденут — и кто-нибудь из ателье их увидит, узнает, даже поприветствует и, возможно, немножко проводит. Ведь именно так случилось с жакеткой «Мое сердце как скрипка», неожиданно замеченной на бульваре Пуассоньер на молодой женщине, входящей в кинотеатр «Рекс».

Она представляла, как мсье Альбер машинально разворачивает газету, внезапно натыкается на фотографию, лихорадочно показывает ее Леону, Шарлю, всему ателье и кричит мадам Леа в кухню: «Леа, иди посмотри! Быстрей! Моя модель в этой газете, фотография в целый разворот! И знаешь где? В театре!»