И снились Мике Полякову дикие молодые сны, в которых он был силен и прекрасен…
А утром он так и не проснулся.
* * *
С самой высокой точки Микас-Айленда просматривался весь остров.
И все окружающее его Эгейское море.
Насколько видит человеческий глаз.
Насколько может ему помочь сильный морской бинокль.
… Был конец апреля. Было тепло и очень солнечно.
На слегка наклонной, большой, белой, с розоватыми прожилками мраморной плите, прогретой солнцем, были высечены всего четыре золотые буквы:
МИКА
И высечены они были на мраморе Микиным же почерком — так же, как он всегда подписывал свои рисунки.
Стоял у этой плиты высокий, по пояс обнаженный, мускулистый и бронзовый от загара Альфред, бережно придерживал очень красивую Пусси, которой удивительно шел широкий белый с золотыми прошивками греческий балахон — почти до пят, слегка скрывающий ее уже достаточно заметную беременность.
А когда из-за горизонта, со стороны Крита, в блистающем солнечными бликами изумрудно-голубом море показался их большой белый катер и Пусси глазами, полными слез, посмотрела на Альфреда — так невероятно похожего на молодого Мику Полякова! — Альфред прижал ее к себе, поцеловал во влажные глаза и сказал, обращаясь к четырем золотым буквам, высеченным на большой белой мраморной плите:
— Мика… Микочка! Вон на том нашем катере сюда, на твой остров, плывут те самые русские старики, которых ты так хотел сберечь… Мы с Пусси пойдем встретим их, а когда они отдохнут после стольких ожиданий и такой дальней дороги — мы придем к тебе все вместе. Хорошо?…
Мюнхен, 1999–2000