Полубрат - читать онлайн книгу. Автор: Ларс Соби Кристенсен cтр.№ 47

Тем же вечером мама спрашивает, понизив голос — Где ты взял машину? — Я лежу в кровати и прислушиваюсь. Мне слышно, как отец прокашливается, вышагивая круг по комнате. — Я расскажу самое главное, — говорит он. — Сделай милость! — Это гремит голос Болетты. — Шш, — шипит мама. — Один друг был мне должен, — говорит отец. — Что за друг? — спрашивает мама. Раскатывается отцов смех. — У меня много друзей, — отвечает он.

Ночью я не могу заснуть. Радость лишает меня сна. Мы поедем в отпуск. В заграничное путешествие. Я получил от отца итальянскую монетку — привыкать. Лира невесомая на ощупь и стоит меньше одного эре. Легковесная монетка зримо напоминает мне, как мрачна и печальна была утром мама, мажет дёгтем мою радость. Что же я смогу купить на эту денежку? И что стану делать с покупкой? Я роняю монетку на пол, но не слышу удара об пол. — Чего мама так огорчалась? — осторожно спрашиваю я. Но Фреда нет, и ответа нет.

Выехали мы через два дня. Отец вёл, мама была штурманом, а мы с Фредом помещались по бокам от Болетты, она куксилась и расселась так, что мы оба впечатались щёками в окна. Часа в четыре утра, не позже, мы спустились по улице Якоба Ола и, покинув сонный, безлюдный — ещё и почтальоны не проснулись — город, на чёрной таратайке, забитой чемоданами, сумками, термосами, канистрами с бензином, спальниками, кремом от солнца, покатили вдоль фьорда, походившего на натёртый воском линолеум, ибо дорогу на Мосс сумела отыскать даже мама. Но на подъезде к нему маму укачало, отцу пришлось съехать на обочину, мама стала коленями в грязь, и её долго рвало. Причина могла быть и в том, что рессор в «вольво-дуэте» меньше, чем даже в санях. Голова у неё закружилась от необходимости сверяться с картой на скорости шестьдесят километров в час, поставил диагноз отец. — Это плохо кончится! — сказала Болетта с прежней непримиримостью. — Плохо? — спросил отец. Мы ждали, выйдя из машины. Отличное утро, если не считать мамы. Она по-прежнему стояла на четвереньках. Болетта указала на неё: — Ты не видишь, что от такой езды люди заболевают? — Отец закурил. — Понятно, что у человека нет привычки ездить, если он всю жизнь сидит на одном месте, — сказал он. Болетта придвинулась к нему. — Помолчи! — крикнула она. Отец только засмеялся. — Насколько я помню, морская болезнь настигает её ещё на суше. — Но Болетта не сдавалась. — Тревожить покой мёртвых большой грех, — прошептала она. Отец вытаращил глаза: — Мёртвых? Разве Флеминг Брант умер? — Болетта завелась не на шутку. — Об этом мне, Арнольд Нильсен, ничего не известно. Но Пра преставилась, и мы не должны тревожить её покой! — Мама поднялась на ноги и втянула воздух — Поедемте, — сказала она. Отец хлопнул в ладоши, секунду подумал и потом показал на меня: — Барнум, теперь ты следишь по карте!

Я поменялся местами с мамой. Я стал штурманом. И сидел рядом с отцом. Ему пришлось подложить три подушки, чтобы рулить на должной высоте. А под меня подсунули спальник Фреда. Обзор прекрасный. Я разложил на коленях карту Европы и пальцем вёл по красным линиям. Мы снова пустились в дорогу. Одно время я думал, что до Италии можно докатиться, дорога всё время под горку, важно не проехать на красный на Майорстюен, а там дело сделано. Но теперь я осведомлён больше. Дорога идёт то вверх, то вниз, а срезать нигде нельзя. Штурман обязан помнить про это. — Далеко до Хельсинкборга? — спрашивает отец. — От Осло до Хельсинкборга 565 километров, но шесть норвежских миль мы уже проехали, — рапортую я. — Тогда мы погрузимся на паром ещё до обеда, — удовлетворённо кивает отец. — Паром идёт до Хельсингёра 25 минут, — докладываю я. — Молодчина, Барнум! — Отец потрепал меня по ляжке. — Моська, а до луны сколько? — спросил Фред. Даже Болетта засмеялась. Мы опустили окна и ели подсушенные булочки. Кроме нашей, машин на дороге не было. По бездорожью прошумел поезд. Нам помахали из последнего вагона. Мы ответили тем же. Солнце выкатилось на провисшее небо и пролило свет на всё, воздух был ясным и мягким. Попадись мы сейчас на глаза Господу, он мог бы принять машину, внутри которой тряслись мы, за спичечный коробок, который гонит ветром вдоль по земному шарику, расстелившемуся во Вселенной.

В Свинесюнде мы заправились бензином и купили в киоске минералку и шоколадные вафли «Быстрый завтрак». Мама с Болеттой стояли в очереди в туалет, а отцу пришлось предъявить на посту ворох бумаг. И вот нас пропустили через границу. Я не почувствовал разницы, кроме левостороннего движения. В том месте, где Норвегия превращалась в Швецию, не было даже надолба на дороге, и небо осталось прежним. — Сколько до Хельсинкборга, сынок? — спросил отец по-шведски. В этом, наверно, и фокус пребывания за границей. Что сразу начинаешь говорить на шведском. А когда мы пересечём границу Италии, наверно, по-итальянски заговорим? Я старательно сосчитал по карте: — 425 километров, папа. — Сам я говорил всё ещё по-норвежски, если слух меня не обманывал. — А до Гётеборга? — Я стал складывать маленькие циферки, написанные вдоль дорог, я складывал и складывал. Глаза замылились. С ними приключилась морская болезнь, но шоколада вафельного я тоже наелся зря. — Одиннадцать миль, — прошептал я. — Тогда мы, пожалуй, можем туда заскочить? — В желудке у меня гукался барабан. Я сглатывал, сглатывал. Границы, дороги, города и озёра слились воедино в страну с неизвестным мне названием. А если я не выношу левостороннего движения? Отец кинул на меня быстрый взгляд: — Ты в порядке? — Полном, — ответил я. Наконец и я заговорил по-шведски. И тут же меня вырвало. Вырвало ровнёхонько на карту, щиток, руль и ветровое стекло тоже. Отец ударил по тормозам, мама вскрикнула, Фред заржал, Болетта не проснулась, а автобус объехал нас и погудел. Я вывалился в кювет и изверг остатки. Рвота била изо рта, носа, ушей. Из всех щелей. С тех пор меня начинает мутить при одной мысли о циферках или взгляде на карту. Я завалил экзамен по географии и не получил прав. Моя карьера автомобильного штурмана закончилась там, в Швеции, в кювете, в трёх километрах от границы. Мама повесила карту просушиться. Болетта достала мне чистую одежду. Отец отмывал машину, а Фред забрался на дерево и отказался слезать. Но когда я проснулся в следующий раз, он сидел впереди рядом с отцом, а я валялся, как куль, сзади между Болеттой и мамой. Пахло морем. Я сел. На той стороне виднелась Дания. Мы простояли час в очереди. Наконец заехали на паром. И бегом припустили на верхнюю палубу, потому что если видишь горизонт, то не укачивает. Посредине пролива Эресунн отец перешёл на датский. — Как насчёт датского пива, Болетта? — спросил он. Но она не удостоила его ответом, она повернулась спиной и ушла в салон. Чем дальше мы продвигались на юг, тем несговорчивее делалась она. Она не желала заехать в Кёге взглянуть на дом, в котором родилась Пра, и отказывалась пойти в зоосад посмотреть на овцебыков, прямых потомков тех парнокопытных, которых невзирая ни на что доставил-таки в столицу королевства в декабре 1900 года парусник «Антарктика». — Тревожить покой мёртвых большой грех, — продолжала твердить она.

Когда мы выкатили на «большую землю» в Хельсингёре, был уже поздний вечер. Данию окутывал мрак. Фред светил себе фонариком, читая карту. Мы поели жареной камбалы в придорожном трактирчике. Отец наконец смог позволить себе датского пива. На мамин вопрос нам ответили, что свободных комнат нет, но если у нас есть палатка, мы можем поставить её в саду за домом. Палатки у нас не оказалось, тем более в машине спать приятнее. Когда мы привязали весь скарб к багажнику на крыше и откинули сиденья, всем почти хватило места. Кстати, Фред решил спать на улице. Во сне Болетта разговаривала. Я не понял ни слова. Был ли то её ночной язык, внятный ей одной? Мама мягко увещевала её. Отец гулко дышал носом, как духовой оркестр. Я приоткрыл дверь и шмыгнул к Фреду. Он не спал тоже. Я уселся рядом с ним. Небо здесь было выше, чем в Норвегии. Наверняка оттого, что Дания такая утюгом приглаженная. Датская букашка прозвенела мимо и сгустила тишину. — Почему Болетта такая чудная? — шепнул я. — Она не чудная, — сказал Фред. — А какая? — Она старая, Барнум. — Я был счастлив, что Фред так разговаривает со мной. И я положил голову ему на плечо. — Радуешься? — спросил я. — Чему? — Ну, Италии. — Фред помолчал немного. — Я бы лучше в Гренландию рванул, — сказал он. И тут мы услышали странный звук, гул в темноте, набегающую волну, она ударила в нас, но не намочила. Фред встал и пошёл прочь от машины. Я за ним. Мы вступили в самую волну и замерли. Огромное колесо катилось сквозь ночь, но с места не трогалось, ещё это могла быть птица, которая безуспешно силилась взлететь. Оказалась ветряная мельница. И когда мы стояли там, в чаще датского леса, во мне проснулось воспоминание, весомое и незримое, оно было выше моего понимания, лежало за пределами сознания и не цепляло мою коротенькую память, но оно процарапало сновидения, отпечаталось в них и впервые всплыло, когда я, как беглец, вернулся на Рёст много лет спустя и обнаружил на вершине Веддёй печальные обломки отцова изобретения.