Ночной поезд - читать онлайн книгу. Автор: Мартин Эмис cтр.№ 19

Во-первых: Трейдер, вдобавок ко всем своим достоинствам, совершенно не стеснен в средствах. Смутно припоминаю, что его отец был большой шишкой в строительной индустрии и поднялся на волне промышленного бума на Аляске. Перебираю немногочисленные финансовые документы Трейдера: ценные бумаги, справки о налоговых льготах, свидетельства о регулярных и щедрых благотворительных взносах.

Во-вторых: Дженнифер никогда не распечатывала банковские извещения о состоянии текущего счета. Вскрытые конверты из налогового ведомства стопками громоздятся у нее на столе, а банковские извещения так и лежат нераспечатанными с ноября прошлого года. Ну, по ходу дела я исправляю это положение. Извлекаю на свет скромные расходные ордера и депозит на весьма приличную сумму. Спрашивается, почему бы ей было не ознакомиться с этой информацией? Вскоре нахожу ответ. Дженнифер не распечатывала извещения потому, что они не Есть некая странность в этой квартире. Я даже не сразу осознала, что именно меня удивило.

Отсутствие телевизора.

И уже на выходе – еще одна странная мысль: а ведь здесь жила дочь копа. В этом есть смысл. Это что-нибудь да значит.

* * *

Как и вся полиция, я цинична до предела. Это с одной стороны. А с другой, я никого не осуждаю. Мы вообще не судьи. Мы можем нагнать страху, можем задержать, доставить в управление. Но судить не станем.

Вернувшись с места кровавого побоища, наш беспощадный Хенрик Овермарс готов со слезами на глазах выслушивать душещипательные бредни любого пьянчуги. Я сама видела, как Олтан О'Бой вытряхнул в баре содержимое своего бумажника и отдал какому-то жалкому ханыге, от которого давным-давно отвернулись все знакомые. Кит Букер не может спокойно пройти мимо бездомного – непременно сунет ему доллар, да еще руку пожмет. Примерно так же поступаю и я. Нас легко растрогать.

Почему так получается? Потому, что в каждом из нас уживаются жестокость и сентиментальность? Не думаю. Просто мы не осуждаем. Не можем осуждать, потому как знаем: что бы человек ни совершил – это далеко не самое худшее. Он молодчина. Не изнасиловал младенца, не размозжил ему головку о стену. Не зарубил топором старика от нечего делать. Молодчина. Что бы он ни натворил, мы знаем: он мог сделать кое-что и похуже, однако не сделал.

Иными словами, мы с чрезвычайно низкой меркой подходим к человеческим поступкам.

* * *

После таких рассуждений, вечером того же дня, мне пришлось пережить самый настоящий шок. Я испытала чувство, которое посещает меня крайне редко, – страшный стыд. Он жег все мое тело. Хуже всяких приливов. Словно в одночасье на меня обрушился климакс.

Стою я у плиты и готовлю нам с Тоубом ужин. Вдруг звонит телефон, и мужской голос говорит:

– Э-э, можно попросить Дженнифер Рокуэлл? Отвечаю нараспев, как заправская телефонистка:

– Кто ее спрашивает?

– Арнольд. Арн.

– Минуточку!

Я застыла у раскаленной плиты. Решила, что надо гнуть ту же линию: говорить тонким голоском. Как и подобает женщине.

– Вы слушаете? Еще раз добрый вечер. Сегодня Дженнифер в отъезде. Мне поручено отвечать на звонки. Она оставила мне свой ежедневник. О, я вижу, у вас с ней на завтра назначена встреча?

– Да, вроде того.

– Очень хорошо. Арнольд…? Фамилия на букву Д?

– Дебс. Арн Дебс.

– Совершенно верно. Она просила уточнить, где и в какое время.

– Часов в восемь – годится? Прямо здесь, в «Малларде». В Охотничьем зале.

– Я ей передам.

В тот вечер за ужином я не проронила и пары слов. А ночью, когда мы погасили свет, Тоуб ни с того ни с сего потянулся ко мне… У Тоуба это не просто внезапный порыв. Это ответственная миссия. Как в фильмах про короля Артура, где рыцарь загодя готовит коня и взбирается в седло. Но все было проделано очень мягко, тепло и бережно – мне теперь нужно, чтобы это было только так. Я же веду трезвый образ жизни. Раньше я любила грубость, – а может, сама себя в этом убеждала. Сейчас даже мысль о грубом прикосновении мне отвратительна. Хватит с меня грубости. Наелась.

* * *

Ночной поезд разбудил меня без четверти четыре. Я полежала с открытыми глазами и поняла, что больше не засну. Выбралась из постели, заварила кофе и уселась с сигаретой над своими записями.

Мне тошно. Мне вообще тошно, да вдобавок сюда примешивается кое-что личное. А именно: некоторые реплики в мой адрес из писем Трейдера. А в чем, собственно, дело? Его слова не лишены сочувствия. Да я и сама знаю, что являла собою жалкое зрелище, когда корчилась в ломках. Так почему вдруг меня это так задело? Потому, что кто-то подглядел мою личную жизнь? Да, конечно. Отстраняясь от служебных обязанностей, я начинаю по-иному смотреть на такие вещи. Личная жизнь – это та сфера, куда постоянно вторгается полиция, нагло и бесцеремонно. В результате понятие личной жизни превращается в пустой звук. Личная жизнь? Повторите, как вы сказали? Да нет, на самом деле мне тошно не от этого. А от событий моего детства. Получается, что из-за них моя судьба была предрешена.

В связи с этим надо уточнить два вопроса.

Во-первых, за что я люблю полковника Тома. Вернее, в какой момент я это почувствовала. В девяносто девятом квартале произошло зверское убийство. В сумке-холодильнике было обнаружено тельце мертвого ребенка. По сравнению с этим меркнут и расовые беспорядки, и торговля наркотиками. Проходя мимо кабинета полковника Тома – тогда еще лейтенанта Рокуэлла, – я услышала, как он говорит по телефону с мэром. До меня донеслись его слова, спокойные и уверенные: «Моя Майк Хулигэн прибудет на место и во всем разберется». Мне и раньше доводилось слышать от него такой оборот речи. Мой Кит Букер. Мой Олтан О'Бой. Вот и теперь он сказал: «Моя Майк Хулигэн прибудет на место и во всем разберется». В уборной меня вырвало. После чего я отправилась на место и разобралась с преступлением в девяносто девятом квартале.

Во-вторых, еще вот что. Когда я была маленькая, отец не давал мне житья. Ну да, да, он меня трахал, – я это сказала, довольны? Все началось, когда мне было семь лет, и закончилось, когда исполнилось десять. Почему-то мне тогда втемяшилось в голову: как только мой возраст начнет писаться двумя цифрами, я найду силы за себя постоять. В ожидании этого момента я стала отращивать ногти на правой руке. Заостряла их пилкой, укрепляла уксусом. Готовилась дать отпор. На следующее утро после моего дня рождения отец полез ко мне, пока я еще спала. И я вонзила в него ногти. Чуть не сорвала всю его ненавистную морду. Сгребла в пригоршню, как какую-нибудь маску. Впилась ему в висок, прямо над глазом, и, помню, явственно ощутила тогда: вот сейчас как дерну, посмотрим, какова на самом деле рожа моего папочки. Но тут проснулась моя мать. Мы, Хулигэны, никогда не были образцовой ячейкой общества. К полудню того же дня наша семья прекратила свое существование.

Меня, как это называется, воспитало государство. Некоторое время я жила у приемных родителей, но в общем и целом меня воспитало государство. В детстве я старалась полюбить государство, как любят родственника. Мне никогда не хотелось иметь детей. Мне хотелось одного – чтобы у меня был отец. Итак, что мне светит после того, как полковник Том схоронил дочь?