Лондонские поля - читать онлайн книгу. Автор: Мартин Эмис cтр.№ 24

Подобно цветам на могиле, упокоившей мать сентиментального хулигана, цветы Кита, стоявшие в вазе на круглом столике, клонились и клонились в дремотной праздности. Николь с самого начала взирала на них с недоверием. Их краски говорили ей о пудинге, о бланманже — о свинцовом бульоне, разлитом по пастельным тарелкам: скудость простонародных поминок по какому-нибудь престарелому тирану, лакомство какой-нибудь попугаичьей старушки из паба, вот уже тридцать лет как помешанной.

Она обнаружила, что цветы эти, вместо того, чтобы осиять ее квартиру (как это предсказывал Кит), сделали ее в той или иной мере непригодной для жилья. В Индии (где Николь однажды побывала) определенные цвета ассоциируются с определенными кастами. Эти цветы принадлежали к низшим кастам, находились вне каст, были неприкасаемыми. Но Николь их не выбрасывала. Она к ним не прикасалась (к ним не хотелось прикасаться). Ожидалось, что Кит Талант придет сюда, а потому цветы следовало оставить. Николь еще не знала, что голубые глаза Кита совершенно слепы или непроницаемы для цветов. Он не заметил бы ни цветов, ни их отсутствия. В точности как вампиры (еще один класс тварей, которые не могут переступить твой порог, не будучи приглашенными) не оставляют отражений в стеклах или зеркалах, так и цветы, за исключением обычного своего назывного смысла (он знал, что пташки их любят, так же, как и пчелы), не сообщали голубым глазам Кита ровным счетом ничего.

Он позвонил вовремя, как раз когда цветы умерли. Даже еще только снимая трубку, она чувствовала — она чувствовала себя так, как чувствуют себя, когда дверной звонок заливается в ночи наподобие тревожной сирены. Досадная ошибка — или действительно дурное известие. Она собралась с духом. После нескольких повторных звонков, каждый из которых подчеркивался бранчливыми непристойностями Кита на другом конце провода, она расслышала пронзительные вопли и словно бы звуки удушения, оглашавшие «Черный Крест» в четверть четвертого. Хотя пабы были теперь открыты практически круглосуточно (один такой паб располагался возле поворота в тупиковую улочку), они по-прежнему взрывались криками в прежнее время закрытия: срабатывали воспоминания, закодированные глубоко в их генах… Тон Кита был приторно дружеским; он, казалось, выражал сочувствие по поводу совместного бремени (неисправная бытовая техника; негодное обслуживание; жизнь, жизнь), как будто они знали друг друга долгие годы — как, в некотором смысле, думала она, и было на самом деле.

— Лишь скажи мне, моя радость, — сказал он словами из этой заунывной веселой песенки, — я примчу к тебе немедля.

— Чудненько, — добавил он, когда Николь ответила согласием.

К визиту Кита Николь привела себя в порядок с заботливым прилежанием.

Когда Николь была маленькой девочкой, у нее была подруга-ровесница, которую звали Энола Гей. Энола участвовала во всех интригах и розыгрышах, затеваемых Николь, в ее вспышках раздражения, в ее капризах и голодовках, во всем ее домашнем терроризме. Она обладала той же сноровкой, тем же даром всегдашнего знания о том, как будут разворачиваться события. Энолы в действительности не существовало. Николь ее придумала. Когда пришла юность, Энола уехала и совершила нечто ужасное. После она хранила страшную тайну. Она родила чудовищного ребенка, малыша по имени Малыш.

«Энола, — бывало, шептала во тьме Николь. — Что ты наделала, гадкая девчонка? Энола! Энола Гей…»

Как ни чудовищен был ребенок, благодаря Малышу Энола сияла светом множества солнц. Николь знала, что сама она никогда не породит подобного света. Она была живой, она была божественно яркой; когда она проходила по улицам, ее, казалось, освещал персональный кинематографист. Но это не было тем светом, которым пылала Энола Гей. Тот свет происходил из основной женственной силы: размножения, распространения. Будь у Николь такой свет, сила ее приближалась бы к бесконечности. Но его у нее не было и никогда не будет.

В ее случае свет шел по-иному… Черная дыра, которую так долго лишь предсказывали в теории, теперь, к ликованию Николь, является установленным астрономическим фактом: Сигнус X–I. Это двоичная система: черная дыра обращается вокруг звезды, масса которой в тридцать раз больше массы нашего Солнца. Черная дыра имеет десять солнечных масс, но она не шире Лондона. Она — ничто; она — просто дыра; она выброшена из пространства и времени; она свернулась в свою собственную вселенную. Сама ее природа препятствует тому, чтобы кто-либо мог узнать, что она такое: неприступная, неосвещаемая. Ничто не движется достаточно быстро, чтобы от нее убежать. Для матушки-Земли скорость убегания составляет одиннадцать километров в секунду, для Юпитера — пятьдесят девять километров в секунду, для Солнца — шестьсот двенадцать километров в секунду. Для Сириуса В, первого белого карлика, обнаруженного астрономами, скорость убегания составляет 7 840 километров в секунду. Но для Сигнуса X–I, этого черного лебедя, скорости убегания не существует. Даже свет, распространяющийся со скоростью 300 000 километров в секунду, не может убежать от него. Вот что я такое, обыкновенно шептала она сама себе после секса. Черная дыра. Ничто не может от меня убежать.

Содомия причиняла Николь боль, но не в буквальном смысле; страдала она из-за того, что в ее личном опыте содомия фактически преобладала. Это было единственной вещью, которую она не могла ни понять в себе, ни простить. Насколько распространенным было такое преобладание (и такое вот редкостное унижение, с которым тщишься убедить себя, что ты в этом деле не одинока)? Это ничуть не походило на мастурбацию, которой, как все втайне знают, все втайне занимаются, за исключением сдвинутых фанатиков, страусов и лгунов. Мастурбация представляет собой открытую тайну, пока тебе не исполняется тридцати. После этого она становится тайной закрытой. Даже современная литература по большей части умолкает о ней на этом этапе. Это молчание Николь считала отчасти ответственным за промышленные масштабы современной порнографии — той формы порнографии, в которой мастурбация является единственным сюжетом. Каждый мастурбирует на протяжении всей своей жизни. Литература же в целом снимает с себя ответственность за эту правду. Следовательно, с этим приходится управляться порнографии. Не изящно и не успокоительно. Лишь насколько это в ее силах.

Когда же дело касается содомии… Инстинкт возвещает нам, что никто другой этим не занимается, но и здесь можно питать подозрения. Николь помнила, как вспыхнула от удовольствия, когда прочла о том, что в семидесяти пяти процентах исков о разводах, подаваемых женщинами, причиною выступает содомия, подаваемая под тем или иным псевдонимом, начиная от физической жестокости и кончая необоснованными требованиями. Насколько необоснованно подобное требование? Насколько оно жестоко? Что значат все эти слова, если женщина того хочет? Соблазнительная область, расположенная столь близко к своей лучшей сестре… Но ведь о чем бы ни шла речь (о подмышечной ли впадине, о подколенной ли ямочке), у всего имеются свои привлекательные стороны. Если уж не пренебрегать точностью, то следует взглянуть и на рот. Рот находится довольно-таки далеко от сексуального, так сказать, средоточия. Однако же и рот сполна получает свое.