Китова рука с дымящейся сигаретой внезапно застыла на полпути к губам.
— Ты забыл, — сказал он голосом, полным угрозы.
— Нет-нет. Я буду там, непременно.
Вопрос — где? Судя по энергии, которую не прекращал излучать потрясенный взгляд Кита, Гай ощутил, что встреча была великой важности, вроде посещения бегов борзых или поклонения мощам какого-нибудь святого букмекера.
— Дартс, блин! — выдавил наконец Кит.
«Фольксваген» был так туго вклинен в свой загончик, что и спереди, и сзади оставалось, возможно, дюйма по три свободного пространства; Гаю долго пришлось выводить машину на улицу, и Кит все время был рядом, помавая руками, как полисмен, — он то побуждал Гая ехать вперед, то отсылал назад, то снова делал приглашающие жесты, пока наконец не поднял кверху большой загнутый палец.
В драке он слабак, решил Кит, поднимаясь по лестнице. Тюфяк, да и только. Полная размазня. А покажи ему мужика — с его кулаками, и ногами, и коленями, и зубами, и долотом, и колпаком от колеса, и пивной бутылкой, — Гай вообще обгадится. Безнадежно! Подобных Гаю Кит видел все время (по ТВ): с презрением выставляемые из спален, лебезят они и хнычут в твидовых своих костюмчиках. Окажись он на борту «Титаника», точно стал бы одним из тех мудил, что переодевались бабами… а вот Кит встретил бы свою судьбу как мужчина. То есть если бы даже бар накренился под углом в сорок пять градусов, Кит оставался бы в нем, держался бы молодцом и знай себе глушил бы «скотч». На площадке третьего этажа он остановился, чтобы справиться с одышкой. Он закурил сигарету и оперся о подоконник. Но к тому времени, как он откашлялся, сигарета сгорела до самого фильтра, и потому он закурил другую. Ему было не во что высморкаться, но в краденой сумке нашелся старый журнальчик для мужчин, и Кит, как мог, им воспользовался. Вдобавок там была занавеска. Потом он пошатываясь побрел на четвертый этаж, гадая, что еще припасла ему леди Мразь.
— У всех у нас есть маленькие грязные секреты, так ведь, Кит?
— Да? — сказал Кит — с этаким медленным высокомерием, словно у него не было ни единого маленького грязного секрета. Конечно, на самом деле у Кита было множество маленьких грязных секретов. У него этих маленьких грязных секретов было пруд пруди. Если сделать не более чем краткую выборку, перечислить лишь некоторые: Триш Шёрт — и его отец — и его дартсовые сомнения — и упаковка распутных нью-йоркских брошюрок в его гараже — и то, что он облажался в глазах Чика Пёрчеса — и обрамленное свидетельство о рождении Дебби Кенсит на стене в ее спальне — и непоколебимая убежденность в своей никчемности — и Кэт — и квартира-не-больше-сортира…
— Меня всегда разочаровывало, горько разочаровывало, Кит, то, что литературе — вообще искусству — не удается с этим совладать. С этим вот маленьким грязным секретом. Который, конечно…
— Это никакой не секрет. Я вполне…
— Да, есть строки Ларкина: «Опять любовь: дрочу под утро снова…»; есть несколько вспышек исповедальности у американцев. Но, несомненно, все лежит на совести романиста, который работает с повседневностью, который должен объять всю ее скуку, быть достойным среди достойных, а среди грязных тоже быть грязным, Кит.
— Ясен пень, — рассеянно сказал Кит. — Уж тут без разницы.
— Ты думаешь, что двадцатый век, достаточно неразборчивый во всех других отношениях, возьмет здесь быка за рога, да, Кит? Но это не так.
— Я видел фильм, — сказал Кит, — где одна девица с этим управилась. На днях.
— Что это за фильм?
Кит прочистил горло.
— «Мисс Авантюра в поместье простофили», — старательно выговорил он.
— Кит, к этому мы вернемся позже.
— Двести семьдесят пять фунтов.
— Мне кажется, одним из замечательных свойств мастурбации является то, что никто не желает, чтобы видели, как он это делает. И вообще, об этом предпочитают не распространяться. И почему это люди глазеют в потолок с таким вот выражением лица? Давай-ка налью тебе, Кит, еще.
— Э-э, спасибо, Ник. Валяй.
Кит смотрел, как она проходила мимо, как легонько подрагивает ее платье. Метательным своим пальцем он не преминул ткнуть ее в огузок, укрытый под белыми оборочками. Маневр типа «вверх-вниз» заставил нижнюю юбку зашуршать; да, платье довольно шумливое. В точности как его хозяйка. Кит с силой всосал часть верхней губы. Он полагал, что вполне непринужден и превосходно поддерживает это сексуальное обсуждение — или обмен опытом — или предварительную беседу. Он думал о восторженных тетушках из журналов, об их безусловном одобрении. Освоение новых областей откровенности. Взрослый обмен мнениями, блин. Взаимное удовольствие. У каждого из нас есть свои потребности. Но обе его ноги затекли, так плотно были они перекрещены. А ладони, чувствовал он, были липкими, словно бы обмазанными илом. Господи, проторчать здесь всю ночь. В таком разе «кавалеру» навесят штраф. Или вообще его свинтят. Мудилы долбаные…
— Как и многое другое, Кит, это все проходит со временем. Тебе сколько?
— Двадцать девять, — самоуверенно сказал он, как будто возраст был одним из его неоспоримых достоинств, его квалификацией.
— Ребенок. Дитя. Ты приближаешься к возрасту, когда, судя по литературе, ты будешь готов со всем этим покончить. Ты, конечно, этого не сделаешь. Никогда. Никто не заставит тебя бросить это дело, правда, Кит? Глядя на тебя, я вижу мужика, — при этих словах ее лицо исполнилось плутовского восхищения, — который был бы горд умереть со своим Джонсоном в лапе.
— Да уж! Славно бы!
— Славно! Но не беспокойся. Смотреть мы не будем. Все в порядке, пока ты не достигнешь того возраста, в котором Христос взошел на Голгофу. После этого никто не хочет, чтобы об этом знали. Потому что это просто становится печальнее. Все время — печальнее и печальнее.
Кит пожал плечами. Он чувствовал, что погружается в уединенность похмелья — в глубокую, устоявшуюся уединенность связанных с них ощущений. В этой области все невзгоды не подлежат разглашению. Ох-ох-ох. Ой. Ну вот. Уф. Боже мой. Я вас умоляю. Но только про себя, молча. Все это… все это пройдет, так или иначе. И Телониус с его манго и гирями. И Гай.
Николь подошла и уселась рядом с ним на диване. Широко раскинувшиеся платье и нижняя юбка. И подогнутые ноги, их волнующе очертания под складками ткани. Ее лицо опустилось, но глаза по-прежнему искали его взгляда.
— Ты явно своего рода большой знаток, — сказала она мягко. — Знаток порнографии. Что ты в ней больше всего ценишь? Будь откровенен. Я все пойму. Ты же знаешь, я — я совершенно не «судоумная».
Киту понравилось это словечко. Оно навевало ему мысли о новой заре, о лучшем мире, окончательно освободившемся от всех присяжных, мировых судей и королевских адвокатов. Изогнув брови, он сказал:
— В точности как тот, что сидит рядом.
Он знал, он даже надеялся, что это, скорее всего, неправда (и ощутил, как на верхней губе у него образуются усы из пота, как у Сапаты
[73]
). В среднем по два-три часа в день Кит проводил в поисках — по большей части бесплодных — той порнографии, которая была ему по вкусу (то есть именно порнографии, блядского искусства, а не лишенных собственно секса секс-фильмов, которые всучивали ему другие кидалы, и не той дряни, что продают в магазинах). Но было время, когда порнография в жизни Кита занимала куда более ощутимое место. До женитьбы порнография для Кита была тем же, чем для других является героин. Он так плотно на нее подсел, что доходил из-за нее до нищеты и опасался за свой рассудок и зрение. Порнография стала главной причиной его женитьбы на Кэт. Видеофильмы. Он получал их от «башки в полотенце» — Абдельразака — в Брикстоне. (Абдельразак тоже не был «судоумным». На сто процентов не «судоумный» — так можно было бы сказать о нем, об Абдельразаке.) Кит знал, что не способен устоять перед порнографией. Он крутил ее постоянно, и даже этого было для него недостаточно. Он хотел, чтобы она крутилась, когда он спит. Он хотел, чтобы она крутилась, когда его нет дома…