Смех Again - читать онлайн книгу. Автор: Олег Гладов cтр.№ 54

И Семён перестаёт рыдать. Втягивая сопли и вздрагивая плечами, он успокаивается. Он поднимает глаза и молча смотрит в небо.

А когда опускает взгляд, открывает рот.

— Я знаю, кто ты, — говорит он, давясь словами так, будто каждая буква — моток ржавой проволоки.

— Твоё имя Легион, — говорит он, скрипя зубами так, словно пытаясь перекусить ржавчину слов, — и ты не собьёшь меня с толку своими чудесами.

— Кто-нибудь, заткните этого болвана! — хочу сказать я. — Снимите меня с этого креста. Дайте мне обезболивающее. Дайте мне морфина. Вкатите мне СТО КУБОВ ГРЁБАНОГО МОРФИЯ!!!

Но единственное, что получается выдать в эфир непослушным языком, — невнятное шипение с размазанными гласными.

Семён, всё ещё стоя на коленях, оборачивается через плечо и смотрит на меня.

— Что? — говорит он спокойно. И его спокойствие мне не нравится.

— Что? Радуешься? — он отворачивается к трём фигурам и не спеша подбирает нож, лежащий рядом с ним. Он сжимает рукоять и показывает тем троим, не сдвинувшимся за всё это время и на миллиметр.

— Попробуй остановить меня! — вдруг орёт он. — Попробуй, сволочь!

Семён пытается подняться с колен, потрясая грязным ножом в застывшем пространстве.

Он пытается подняться.

Пытается.

Но так и не поднимается.

Лезвие штыковой лопаты, на которой ещё остаются частицы свиного дерьма, той самой лопаты, которой он плашмя бил меня по затылку, когда мой член ещё находился в его жене, это лезвие сначала отсекает ему кисть, в которой зажат нож.

И он секунду смотрит на обрубок, прежде чем начинает кричать. И даже мне, которому сейчас только и дело, что до себя, понятно, как ему больно. Он орёт и пытается обернуться.

Пытается.

Но так и не поворачивается.

Потому что лопата раскраивает его череп надвое. И крик прерывается.

И рождается другой крик. Крик голой, перемазанной в грязи Ольги. Которая визжит так, словно опять кончает под блеск молний. Визжит, и лопата в её руках сама словно молния.

Она визжит и бьёт своего мужа по голове, снова и снова.

Пока его мозги, разрубленные на мелкие части уши, нос и куски раскрошенного черепа не превращаются в бурую кашу, смешанную с землёй. И её грудь вздрагивает после каждого удара.

А потом она садится на землю и закрывает лицо руками.

Три тёмные фигуры приближаются и становятся рядом.

— Плохо, — говорит Некто, глядя на замершую Ольгу и пряча в карман маленький, смутно знакомый предмет.

— Плохо, — повторяет он, поднимая лопату.

— Плохо, — говорит он и втыкает лопату в землю. Он копает яму. Могилу Семёну.

Могилу под уже готовым распятием.

— Снимите же меня, наконец! — хочу сказать я. Но выдаю в эфир только шипение пустой волны.

И меня наконец снимают.

Смех и New Ra вытаскивают громадные гвозди из моих ладоней, и я комком грязного белья валюсь на землю. В грязь. В свою, Ольгину и Семёнову кровь.

Вот Оно, Кровосмешение.

Меня осторожно несут на руках и кладут на чью-то расстеленную куртку. Мои раны осторожно рассматривают, прикасаясь кончиками пальцев.

Я вижу Смеха, возвышающегося у меня в ногах и смотрящего в замершее небо.

— Плохо, — говорит он, опустив глаза на меня, — нельзя было этого делать.

— Опасно останавливать дождь после долгой засухи, — говорит он, — теперь всё может пойти не так. А может, и нет…

Смех подходит ко мне, расстёгивая ширинку.

— Извини. Твои раны нужно обработать. Аптечки нет, — говорит он.

И тёплая струя мочи льётся на мои онемевшие, израненные руки.

Меня убаюкивает ритмичный шум.

Меня будит ритмичный шум.

Мой мир покачивается, словно колыбель, и я вижу обрывки снов. Своих снов. Чужих снов.

Я, словно паук, пытаюсь сплести из них паутину и удержаться в центре своей колыбели. Досмотреть хоть одно сновидение до финальных титров.

Но Мой Мир вибрирует и рвёт мою жалкую паутинку. Стряхивает маленького паучка на самое дно.

Вибрирующее дно колыбели. Двигающейся с бешеной скоростью и замедляющей ход.

И снова я карабкаюсь по осколкам своих и чужих снов наверх.

Я вижу бескрайнее поле. Я вижу Кукурузник, который своими зелёными широкими крыльями с красными звёздами обнимает за плечи моего брата Диму и его жену Марину. В их руках маленькие жёлтые початки. И я знаю, что это их дети. Мои племянники. И Кукурузник, стоящий на хвосте, похож на огромный крест. А кровавые звёзды на его крыльях, словно (…).

Я слышу печальный и протяжный рёв в отдалении. Будто кто-то огромный и раненый в самое сердце скорбит о неведомом… И Кукурузник с братом и женой понимающе кивают мне и растворяются в…

Свет Луны над огромным костром. Костром, пламя которого разделено на три ровных языка. Я вижу стоящих вокруг него детей в чёрных пилотках и чёрных пионерских галстуках. И все они: и барабанщики с инкрустированными серебром инструментами, и горнисты с титановыми горнами, ловящими отблески лунных лучей, и знаменосец со стягом чёрного цвета — все смотрят на меня. И когда кто-то огромный и печальный снова протяжно стонет, где-то за пределами этой безмолвной равнины, все дети понимающе кивают мне.

И моя колыбель начинает сотрясаться, словно гигантское сито. Словно кто-то пытается просеять моё ноющее тело сквозь мелкие отверстия.

Отверстия. Отверстия.

Я разлепляю глаза и вижу мелькающий сквозь щели свет.

Дневной?

Искусственный?

Сквозь щели в чём?

Я всё ещё сплю?

Или это бред?

Я закрываю глаза.

Я брежу бесконечное количество времени.

Сквозь шипящий фон в ушах, сквозь пожар в груди и холод в ступнях я слышу протяжный низкий рёв неизвестного животного. И узнаю его.

Гудок тепловоза.

Ритмичный шум — стук колёс. Только почему-то громче обычного.

Я в поезде.

Днище вагона сотрясается и вибрирует.

Я разлепляю глаза.

Я в багажном вагоне. Мы в багажном вагоне.

На тюках с чем-то мягким.

Свет сквозь щели дневной.

Человек, покачивающийся на корточках рядом со мной, держит бутылку воды в руках.

— Будешь? — спрашивает он.

Я узнаю его. Смех.

Киваю. Тянусь непослушными руками к бутылке и вижу, что они плотно перебинтованы. Сквозь белую марлю проступают тёмные пятна.