Бальзамины выжидают - читать онлайн книгу. Автор: Марианна Гейде cтр.№ 20

младенца. В противном случае они могут испугаться и — как бы это помягче выразить — дестабилизируют вас. Не думайте о. лучше всего, вообще ни о чём не думайте. Пусть ни одна низкая мысль не омрачит ваше сознание в этот момент. Попробуйте молиться. Верить не обязательно, просто молитесь. Выберите какую-нибудь красивую молитву, лучше на неизвестном вам языке. Это должно подействовать. Вот вам тетрадка, я тут выписал несколько на всякий случай. Повторяйте утром и вечером, пока не запомните. Им должно понравиться.

Сидите и ждите. Говорите вполголоса. Лучше шёпотом. Лучше вообще не говорить. Пока вам не принесут. Не обязательно то, что вы заказали. Хотя возможно. Это стоит учитывать. И не курите. Во всяком случае, не зажигайте огня. Так положено. Когда принесут, съешьте то, что вам принесли. Этого требует этикет. Впрочем, можете и не делать этого. Можете встать и уйти. Можете вообще не приходить. Мы вас предупреждали.

Холодно-синий цвет, как в мертвецкой. Для экономии энергии. Кстати, странный запах. Инсектицид, ничего из ряда вон выходящего. С лимонной отдушкой. Но несколько штук продолжают смотреть сверху вниз. Для вас, положим. С их сорока тысяч точек зрения это звучит довольно бессмысленно. Лимонная отдушка, кстати, не для них, лимонная отдушка для вас лично. Чтобы отвлечь, переключить внимание на что-то знакомое. Любое средство массового поражения, будь то даже инсектицид, влияет на свойства всей окружающей среды, включая того, кто его применяет, это общеизвестно. Некоторым образом он перенимает их свойства, не все. А какие? Об этом вы узнаете после, когда лимонная отдушка перестанет действовать. Что же касается этих нескольких штук, то они к этому времени успевают усвоить некоторые из ваших свойств. А какие? Об этом вы узнаете после, когда лимонная отдушка перестанет действовать.

Снаружи дождь. Мелкого помола, почти неощутимый. Люди-полурыбы вдыхают растворённую в воздухе воду, она застревает в волосах, как общедоступное украшение, задарма раздаваемое небом. Кто бы просчитал принцип, согласно которому человеческие косяки то заполняют помещение, то вдруг перемещаются во двор и там распадаются, образуя комбинации разной степени причудливости, то вдруг один запоёт, другой подхватит, забудет слова, опять вспомнит, опять забудет. И снова какой-то не до конца прояснённый импульс тянет их в помещение, то полупустое, то забитое до отказа. Здесь произносят слова. Слушайте внимательно. Это поэзия. А это — нет.

Цветная карамель лежит на полу. Это полудрагоценные камни, способные растворяться в слюне без остатка и стекать по пищеводу, передавая телу свойство быть неразрушимым. Хорошо, полуразрушимым. Да, вы правы, это иллюзия. Но знание о том, что это иллюзия, никак не влияет на вкус карамели. Может быть, придаёт ей горьковатый оттенок. В соответствие с рецептурой, утверждённой Министерством Здравоохранения. Те, кто там работают, могут вам разъяснить, для чего так. Мы же ограничимся теперь простой констатацией того факта, что по полу разбросана цветная карамель и ребёнок, ползая на четвереньках, подбирает её языком, пользуясь тем, что остался без присмотра. Это мог быть ваш ребёнок или даже вы сами. Не все животные переставая расти, начинают стареть, есть такие виды, которые, дожив до определённого возраста, снова начинают уменьшаться до состояния эмбриона. Потом всё повторяется. Они не размножаются, их всегда одно и то же число. Странно, правда? Иногда хочется обратиться к природе с вопросом: зачем они? Природа редко отвечает на подобные вопросы, у неё на это нет времени. Она слишком занята, постоянно выдумывая новые виды и уничтожая старые. Мы с вами, в сущности, тоже непонятно зачем нужны. Берите конфетку.

— А знаете ли вы, что если изловчиться и ухватить обыкновенную лесную белку за хвост, то она дёрнется от испуга и шкурка, непрочно прилаженная к тушке, мигом слезет с неё и останется у вас в руках. Вы удивитесь, как мал на деле оказывается этот зверёк, едва больше домовой мыши, только чуть-чуть меха на кончиках лап и ресницы, которыми он — хлоп-хлоп — мельтешит, точно бабочка. Окровавленная тушка дёргается, точно марионетка, а в глазах стоит ужас и какое-то почти вещественное, осязаемое изумление. Да, именно изумление. В этот момент белка, так сказать, видит себя со стороны, почти как душа могла бы созерцать мёртвое тело, если бы обладала способностью существовать вне его. Какое-то ограниченное, но давно исчисленное время. Каково оно тогда, известное прежде лишь изнутри? А каким предстал бы перед нами наш собственный, овеществлённый и ограниченный ум? Отсюда, быть может, происходит это изумлённое выражение глаз умирающей белки. Но это лишь догадки, стрельба в тёмной комнате, игра ума, неспособного выйти из себя самого — и ничего сверх того.

И воздух, как цемент, моментально схватывал их движения, и мир был создан для того, чтобы помнить о них.

Небо — огромное сухопутное брюхоногое, мерно вдыхающее и выдыхающее. Лёгкие его так велики, что, когда оно делает вдох, кажется, что дышать больше нечем, и охватывает сладковатое головокружение, и красное приливает к темени — и будто бы уже ничего никогда не нужно делать, потому что все движения этого мира уже совершены. Когда оно делает выдох, отпускает, и человек ходит оставленным, и плачет оставленным. Или не плачет, а берёт себе какую-нибудь работу и тупо, как камень, её работает. Растёт или крошится, как придётся.

Замер и весь стал одна боковая линия. Чуть пошевелится где-то сбоку, и вот уже все предметы переменили блюда, и ему, как всегда, осталось то, с которого уже ели, и следы гигиенической помады на краешке салфетки, людей стало слишком много, но количество предметов не увеличилось; в этой комнате, до того, как он въехал, жили какие-то другие люди, и один что-то хранил под половицами, другая пырнула квартирную хозяйку крестовой отвёрткой, прочие ничем себя не проявили, что и к лучшему. «Только бы ничем себя не проявить, — подумал, окунув голову в плечи, — выгонят. Рассчитают. Пустят по миру. Отнимут последнее. Догонят и ещё отнимут».

А Артемий Шварц на улице Свободы работает Артемием Шварцем. Отхватил себе завидную долю — говорят ему: ты будь собой, и мы дадим тебе денег. С двенадцати до двадцати тридцати Артемий Шварц бывает собой и получает за это какие-то деньги, после двадцати тридцати идёт домой и бывает — для развлечения! чтобы расслабиться! — кем-то другим. Домом или кактусом. Мало ли кем. Ты не смотри, не смотри на Артемия Шварца, вообще как можно меньше смотри по сторонам. Количество движений, отпущенных каждому позвонку, всякой хрящевой прокладке между позвонками, ограничено согласно вековой смете. Кто много башкой вертит, тот таки довертится — отваливается голова. Он и не смотрит, он и не смотрит. Так, бывает, нет-нет да и посмотрит, и почувствует к Артемию Шварцу непреодолимое отвращение. И отвернётся.