Семья Машбер - читать онлайн книгу. Автор: Дер Нистер cтр.№ 6

Здесь и приказчики одеты получше, и обращение с покупателями другое.

На этом рынке и встретят и обслужат деликатнее. Хозяева лавок в хорьковых шубах разгуливают около своих магазинов, время от времени собираются в кружок и с солидным видом ведут деловые разговоры. А тем временем в магазинах орудуют многоопытные приказчики, у них и языки по-особому подвешены, они умеют так завлечь, заговорить покупателя, так ловко показать товар, что редко кому удается увернуться от них, ничего не купив.

Хозяева на улице беседуют о векселях, о сроках, о банкротстве, о ценах, поднимающихся или падающих в крупных торговых центрах, о своих поездках в Лодзь или Харьков.

А в старых каменных лабазах идет торговля. Здесь — постоянный полумрак, так как нет окон и свет проникает только через дверь. За прилавком приказчик, он вываливает перед покупателем груду тканей, шерсть, сукно, шелка английских, немецких, русских «фирм» с поддельными марками, с фальшивыми пломбами. Показывает и отмеряет, а отмеряя, без умолку трещит и под шумок хоть как-нибудь да обманет.

И на этом рынке в большие базарные дни руки не знают отдыха, и здесь у магазинов на возы укладывают товары, завязывают тюки, забивают ящики, приказчики и грузчики снуют туда и обратно, полки пустеют, а в кассе — полно.

Это — добрые деньки для хозяев, получающих крупные наличные деньги, неплохо и приказчикам, которым покупатели оставляют «чаевые», а хозяева выплачивают проценты с каждой покупки; перепадает и посредникам, маклерам, которые привлекли новых покупателей или уговорили старых рекомендовать товары своим знакомым. Все получают свои проценты.

Хозяева, их жены и взрослые дети в такие дни всегда в магазинах. Сколько бы ни было приказчиков, они не могут управиться со всеми, и им на помощь приходят домочадцы. Одни помогают в работе, другие просто наблюдают. Никто не уходит до самого позднего вечера, когда лабазы запирают, на дверь вешают массивный замок с цепью, а железные шторы со скрежетом опускают вниз.

Усталые, но довольные, с карманами, набитыми деньгами, в сопровождении родственников и приказчиков, хозяева направляются домой. Так бывает накануне зимних православных праздников. В другое время года на рынке не так шумно и людно, но рынок всегда остается рынком — здесь всегда торгашество и жадность.

Тот, кто связан с рынком, так поглощен им, что ему не понять человека, стоящего в стороне от этой жизни.

Кантор или служка приходят на рынок только по своим религиозным делам: напомнить кое-кому о поминальной молитве, пригласить на свадьбу или на обрезание. Но они стараются здесь не задерживаться, быстро делают свое дело и убираются восвояси.

Здесь даже нищим и бродягам, несмотря на всю их назойливость, редко удается вымолить милостыню. Стоит им только показаться на пороге лавки, как раздается грубый крик:

— Идите отсюда! Мы не подаем…

Даже местные сумасшедшие избегают рынка, словно понимают, что там ни у кого нет времени и охоты смеяться над ними.

Торговые люди — народ серьезный. Те, что помельче, думают, где бы занять деньжат хоть самую малость, позажиточнее — хлопочут о суммах покрупнее. Солидные коммерсанты имеют дела с кредитными конторами, с крупными ростовщиками. Но и у них мозги сохнут при мысли о предстоящих платежах по векселям. А у мелких — голова пухнет от еженедельных взносов процентщикам. В общем, все заняты, у всех полно забот — и в благополучное время, когда торговля идет сносно, а когда торговля замирает, приходится изворачиваться и всеми способами добывать средства на текущие расходы.

Меньше забот у приказчиков. К чему им думать о завтрашнем дне, если он им не принадлежит? Поэтому они подчас ведут себя легкомысленно, особенно молодые, которые позволяют себе шутить, даже когда полно дел, и уж подавно — когда есть свободное время.

Такое бывает чаще всего летом, перед жатвой. В эти дни на рынке тихо, никто не приезжает не только из дальних, но и из ближних сел; торговый люд целыми днями слоняется без дела. Приказчики или загорают на солнышке, или прохлаждаются в магазинах и погребах. Тоска! Хорошо, если в кармане есть несколько грошей: можно забежать в соседнюю лавчонку, выпить стаканчик содовой воды и чем-нибудь полакомиться.

Все довольны, если на базаре вдруг покажется помешанная барыня вроде известной всему городу пани Акоты, в старомодной мантилье с буфами и бахромой, в украшенной разноцветными лентами видавшей виды шляпке, в коралловых бусах и со множеством других финтифлюшек. Ей бегут навстречу, как бы желая зазвать к себе в лавку, а один из молодых приказчиков опережает остальных, заходит сбоку и с необычайной галантностью обращается к пани как бы с вопросом:

— «Комец-цадик», пани?

— Цо? — отвечает по-польски пани вопросом. Этого только и ждали. Приказчики толкают друг друга, хохочут, заливаются. А кончается эта игра обычно тем, что в толпе вспыхивает ссора, начинается скандал, ругань, несутся проклятия в адрес евреев и неевреев до тех пор, пока не вмешиваются старшие приказчики, а то и сами хозяева.

В другой раз, для того чтобы повеселиться, заманивают из ближнего переулка придурковатого безропотного Мониша. Русая козлиная бородка окаймляет его смертельно бледное лицо, смахивающее на Иисуса, он говорит очень тихо, мямлит. Его затаскивают в угол, окружают плотным кольцом, обещают дать, чего пожелает, если ответит на вопрос, на который отвечал уже тысячу раз:

— Мониш, скажи, для чего тебе нужна жена?

— Для трех надобностей, — отвечает он, улыбаясь.

— Для каких?

— Гла-а-дить, це-е-ловать и ще-е-котать.

— И больше ни на что?

— А на что еще?

* * *

Так отдыхает и забавляется рынок в неторговые дни. Лавки открывают только потому, что не открыть нельзя. Целый день — с утра и до захода солнца — бездельничают, потом отправляются домой, с тем чтобы на другой день так же томиться, долгими часами торчать на пороге магазина, так и не дождавшись покупателя. Так проходят дни жатвы.

Торговцы, для которых рынок — единственный источник существования, каким он был и для их отцов, дедов и прадедов, свято веруют в незыблемость его устоев. Им и в голову не приходит сомневаться в этом. Наоборот, они уверены, что мезузы на дверных косяках или прибитые перед входом ржавые подковы охраняют их, мелких лавочников, скромное счастье. А большое счастье крупных торговцев должны охранять запрятанные под порогом летучие мыши.

Все это, думают они, останется навсегда, ибо так установлено Господом Богом.

Но посторонний человек, попав сюда, сразу же почувствует запах неладный. Он поймет, что скоро, очень скоро здесь запахнет падалью, придет конец всему этому царству купли-продажи, торгашескому духу, жульничеству и обману, придет конец всем тем, кто здесь вертится…

Это становится ясно ночью, когда рынок спит и спят все улицы и переулки, спят магазины, лавки и лавчонки, палатки и выстроившиеся вдоль мостовой лотки, спят склады с тяжелыми железными дверьми, ставнями, замками и засовами. А если бы посторонний увидел одинокие сумрачные фигуры сторожей, которые сидят группами по нескольку человек либо, что бывает чаще, томятся в своем углу, похожие на мрачное воплощение древнего бога Меркурия, который перекочевал сюда из глубины веков. Если бы посторонний человек увидел эту картину, то, даже не будучи пророком, но обладая хотя бы небольшим даром предвидения, он понял бы, что пороги, на которых сидят сторожа, — это пороги траура, что тяжелые запертые двери, замки и засовы никогда уже не будут заменены новыми, что для полноты картины посреди базарной площади следует поставить поминальную свечу.