Семья Машбер - читать онлайн книгу. Автор: Дер Нистер cтр.№ 56

Особенно это проявлялось в дни праздников, когда стекалось много народа. В такие дни у Лузи словно вырастали крылья, и голос его звенел сильнее других голосов. Умное, смелое, задушевное слово всегда было у него наготове, чтобы сблизить, соединить человеческие сердца. Нужно было видеть его в самый разгар свадьбы, которую справляли во дворе у ребе, нужно было видеть, как сияли лица, когда Лузи вступал в круг, образованный множеством людей.

Прежде всего Лузи опускал глаза, будто чего-то стеснялся, словно осматривал свои ноги, которым предстоит выступить перед столькими зрителями, и желал убедиться, что может быть уверен в них. Так мастер осматривает свой инструмент, прежде чем приступить к работе. Уверившись, что ноги не подведут, Лузи, почти касаясь людей, образовавших живую стену, начинал танец.

В эти минуты люди забывали обо всем на свете и не видели ничего и никого, кроме этого большого круга и в нем — одного человека. Казалось, ему задали трудную загадку и он должен отыскать клад, зарытый где-то здесь, в этом кругу. И вот он, повинуясь силе тайного инстинкта, ищет. Он должен отгадать загадку и всем на счастье найти клад… Как охотник в лесу, он крадется осторожно; его тело напряжено до предела. Он делает бросок и снова замирает. Но наконец, вот она цель! Радуется Лузи! И снова опускает глаза вниз, будто благодарит ноги за то, что они ему помогли, за то, что они, как всегда, не обманули его надежд.

Поведение и образ жизни Лузи служили образцом для тех, кто знал его. Те же, кто постарше, считали его своим наследником. Он легко возбуждался, входил в раж. И поэтому его обуревали различные соблазны.

Позже, с годами, он, конечно, успокоился и пыл его охладел, зато фанатическая вера усилилась, вся душа его предалась ей, прониклась ею. Многие годы он стоял у ее подножия, как под развесистым деревом, и находил в ней душевный покой. Любимец и баловень своего ребе, он всегда привлекался в качестве советника. Ребе доверял ему самое сокровенное, говорил с ним с глазу на глаз, в отдельной комнате при закрытых дверях, и во всякое время, днем и ночью, у Лузи был к ребе свободный доступ.

Так продолжалось, пока ребе не состарился и не почувствовал приближение конца. Однажды, когда ребе стало очень плохо, он позвал Лузи и говорил с ним без свидетелей. Ребе сказал, что умирает с тяжелым чувством, так как не видит преемника, который смог бы уберечь Лузи от наклонной плоскости, если его вера ослабеет. Лузи в ответ на это заплакал.

Когда ребе скончался, Лузи, спасаясь от одиночества, начал искать других наставников, но так и не смог подобрать себе такого, какого искал, пока наконец не набрел на компанию, близкую ему по духу.

И вот он один в синагоге, которая своими двенадцатью окнами смотрит на старое кладбище. В стеклах отражаются кусты и деревца, пахнет живой зеленью, и все это напоминает, что за окном жаркий день, один из тех дней на исходе лета, когда зной пытается превзойти жар прежних летних дней.

На улицах обычная мирская суета. А здесь, в синагоге, вдали от всех, сидит человек, глядит в фолиант, и слезы застилают ему глаза. Он читает вслух и плачет, жалуется на то, что его народ устал и сила веры у него иссякает. При этом он оплакивает и свои собственные силы, которые идут на убыль, подобно лету, которое, хоть и отражается еще зеленью в раскрытых окнах, вот-вот сменится осенью, и наступят холода.

Лузи оплакивает на свой лад усталость народа, которому предназначено высоким жребием принять страдания всех народов на земле, и представляет его себе в образе Мессии, сидящего, согласно легенде, у ворот Рима, израненного, покрытого язвами и перевязывающего свои раны… Вот некоторые картины, которые Лузи, словно слепой певец, видит перед собой.

Светает… Все скрыто в густом тумане. Начинает проясняться, и вдалеке вырисовывается город: дома, здания одно выше другого, одно над другим, улицы, кварталы — одни из них расположены на холмах, другие — в низинах. Город спит еще, но мощь его уже чувствуется. Чудится — он сейчас проснется и после греховной ночи разбудит улицу на новые грехи…

Но вот уже совсем рассвело. К городу тянутся пешком и на лошадях крестьяне из дальних деревень, снабжающие его продовольствием, едут торговцы, сборщики податей, старьевщики, ползут убогие и нищие. И все, кто прибывает в город или покидает его, видят у городских ворот человека с лицом просветленным, но все тело его — в язвах. В город ныне, как и во все предыдущие ночи, его не пустили, и он ночевал у ворот. Все, входящие в город и выходящие из него, словно сговорились, считают своим долгом плюнуть на этого человека и на его язвы. Кто плюет ему на голову, кто — в лицо, кто на его лохмотья, а человек иногда вытирает плевок, а иногда и нет. Чаще он сидит неподвижно, будто его это не касается и не на него плюют…

И разражается плачем наш певец при виде этого человека со светлым лицом, оплеванного грубыми, дикими торгашами, старьевщиками, калеками и шлюхами. Он вспоминает древние молитвенные гимны и вскрикивает во весь голос:

Не смягчаются язвы мои,

Гнойники губят меня

И туманится взор, напряженно

Избавителя славного ждущий…

Он ищет утешения для несчастного человека, но не находит, и единственное, что он может сделать, — это представить себя на его месте. Будто он сам весь в язвах, сам весь оплеван и весь позор берет на себя. Делает это покорно, беспрекословно, со знанием того, что так предначертано высоким жребием. А что суждено, того не миновать, и принимать это следует, как щедрый дар, преподносимый благословляющей рукой…

Или вот другая картина.

Ночь. Темно. В темноте ходят люди, ищут и не находят друг друга. Утешение для них в том, что, хоть и не получается у них найти друг друга, все же они знают, что вокруг полно ищущих людей. Однако они растерянны. Покажись теперь откуда-нибудь светлый луч, малый проблеск — и эта голодная, изможденная, изнывающая толпа устремится к этому проблеску. И какое бы препятствие ни преграждало ей путь — пусть даже морская пучина, — все как один, сколько бы тысяч их ни было, — ринутся они с пением и славословием навстречу беде, как навстречу избавлению.

И вот на одном конце неба появилось пламя. Оно освещает толпу со спящими на руках детьми, которые запрокинули головы на плечи родителей, уставших от ходьбы и бессмысленного блуждания. Старики едва волочат ноги.

Люди всей массой спешат к костру, который разгорается впереди. Видно: одни тащут на костер других. Те сопротивляются, но безуспешно, их толкают и бросают в огонь. Многие лезут в огонь сами. Иные бросают в огонь спящих детей, затем толкают женщин и стариков и, наконец, прыгают сами. Это служит примером для остальных. Люди подталкивают один другого в объятия смерти.

Слепой певец слышит крики этих людей и сам кричит вместе с ними. Он чувствует, что и сам уже в огне, что платье его тлеет и скоро огонь доберется до его души…

Последняя картина.

Раннее утро… В темной предутренней дали появляется светлое пятно. Оно расплывается по горизонту и принимает вид арки с двумя колоннами по сторонам. И чем светлее становится, тем больше начинает казаться, что именно через эту арку появится солнце. Тут появляются рабби Шимон и его сын Элиэзер, которые долгие годы скрывались в пещерах. Они приносят утреннюю прохладу и исцеление тем, что добровольно прыгали в костер. Они принесли лестницы, дабы спасенные могли взойти туда, куда они стремились, — озаренные нимбами головы рабби Шимона и рабби Элиэзера будут освещать им дорогу. Речь здесь идет об их книгах «Зогар» и «Тикуней-зогар», над которыми певец сидит сейчас и которые, как ему кажется, смягчают страдания народа подобно влажным повязкам, наложенным на горячие раны.