В Эрмитаж! - читать онлайн книгу. Автор: Малькольм Брэдбери cтр.№ 100

ОН: И надеюсь, вы пощадите ее — как разумная и просвещенная правительница…

ОНА: Не пощажу — как трезвомыслящая правительница. Всю жизнь я по мере сил стараюсь творить добро. Но, друг мой, поверьте — я научена горьким опытом. Я управляю страной легенд и фантазий. В России каждая ложь видится правдой, а все разумное принимается за глупость.

ОН: Сколько же ей лет?

ОНА: Двадцать три. Но подозреваю, что двадцати четырех уже не будет.

ОН: Во имя нашей дружбы прошу вас освободить ее. Она никого не убивала. Она всего лишь воплотила в жизнь несколько сказочных историй.

ОНА: Она играла — и проиграла. И теперь останется там, где она сейчас. Пока о ней не забудут.

ОН: Я умоляю вас отпустить ее, Ваше Милосердное Императорское Величество…

Вокруг становится очень тихо.

ОНА: Мсье, что бы вы ни писали, какие бы ни установились между нами отношения, слуга всегда остается слугой.

ОН: Я просто прошу вас проявить милосердие.

ОНА смотрит на него. ПРИДВОРНЫЕ ждут.

ОНА: Конечно, дорогой мсье Дидро. Я проявлю милосердие. Сейчас Рождественский пост. Так вот — до наступления нового года можете больше не писать мне никаких меморандумов.

ОНА удаляется.

Конец сорок пятого дня

Куда ни глянь — повсюду книги. Они окружают меня со всех сторон, выстроились рядами на самодельных деревянных полках, лежат на старинных столах и конторках, в стопках до потолка и в беспорядочных кучах вдоль стен. Все книги старые и, похоже, одного века. Книги в библиотечных переплетах, в жесткой коричневой коже, в белой телячьей коже, в красном сафьяне, с простыми и с золочеными заголовками. Книги всех классических размеров: ин-октаво, ин-фолио, ин-кварто, ин-дуодецимо. Некоторые из них, пережив столетия, прекрасно сохранились; но многие несут на себе следы времени или дурного обращения: они вырваны из переплетов, разброшюрованы и превращены в стопки печатных листов. Я в подсобном помещении, спрятанном среди читальных залов и хранилищ огромной Публичной библиотеки. Пахнет типографской краской, бумагой, влажным тряпьем. Помещение плохо освещено, в нем пыльно и сыро. Пол затоптан, как будто сегодня сюда входили и отсюда выходили множество людей, хоть и непонятно — что им здесь понадобилось? Из трещин в потолке капает вода — прямо на кучи книг, переплеты которых из коричневых постепенно становятся черными.

— Могу я оставить вас здесь на несколько минут? Я принесу горячего чая, прямо из самовара, — так сказала мне Галина, приведя меня в огромную Публичную библиотеку и усадив на стул в этой захламленной подсобке.

— Где мы находимся? — спросил я.

— А как вы думаете?

— Но это ведь не библиотека, во всяком случае, не библиотека Вольтера и Дидро?

— А как по-вашему, что такое библиотека? Куча книг? Большой зал? Огромное здание? Ладно, mon ami, я сейчас вернусь, вы пока осмотритесь, а потом расскажете мне, что это такое.

Оставшись в одиночестве, я брожу по комнате, от полки к полке, от стола к столу, от стопки к стопке. Окно только одно, весьма запыленное, под ним стоит большой стол. На столе много книг, некоторые из них раскрыты, как будто кто-то читал или просматривал их. На столе также стоит гипсовая статуэтка — голова капризного фавна, наблюдающая из окна за людной площадью перед библиотекой. Это, несомненно, Дидро — скорее всего, работы Мари-Анн Колло (впрочем, не уверен). С одной стороны площади простирается шумный Невский проспект, заполненный машинами и троллейбусами, с другой — фасад драмтеатра имени Пушкина (в этом городе все названо именами писателей). А в парке посреди площади стоит еще одна статуя, и именно на нее направлен взгляд гипсового Дидро. Это Екатерина Великая — высокая, коронованная, осанистая, царственная, изваянная скульптором Микешиным в конце XIX века.

Но более всего меня занимают книги на полках. Это комплекты, серии, специальные издания, собрания сочинений. Они действительно напоминают чью-то частную библиотеку, собранную в те дни, когда культурные люди держали у себя дома целые книжные магазины — и длинные ряды кожаных переплетов становились памятником их неподдельной серьезности. Здесь есть множество великих книг, которые могли бы им понадобиться: размышления Декарта и Лейбница, Юма и Шефтсбери, Монтукла и Беккариа. И переплетенные страницы великих драматургов — Расина и Мольера, Шекспира и Мариво. И стихи известных поэтов: от Лафонтена до Колли Сиббера. И сочинения великих мыслителей: от Монтеня до Монтескье. И труды по политэкономии, медицине и другим областям науки: психология Галлера, математика Ньютона. Азбуки и сборники гимнов, проповеди и размышления. Молитвенники и брошюры, словари и энциклопедии. Множество мемуаров путешественников: путешествия Бугенвиля, письма Вольтера из Англии. И книги, подобные путешествиям: «Гулливер» Свифта, Галланов перевод «Тысячи и одной ночи». И странные книги, написанные в эпоху путешествий и открытий, вымыслы, названные романами: приключения Дон-Кихота и его слуги, Гаргантюа и Пантагрюэля, Родерика Рэндома, Клариссы, Тристрама Шенди.

Чьи же это книги? На большинстве нет никаких пометок, говорящих о прежних владельцах. Но некоторые отпечатаны в домашней типографии великого Вольтера или помечены его царственным гербом. На других знакомый росчерк, острый и неровный: Дидро. У Вольтеровых книг переплеты получше, а на книгах Дидро остались следы чтения более страстного и необузданного. По обычаю того времени оба использовали чужие книги, чтобы делать свои. Фолианты Вольтера испещрены подчеркиваниями, жирными восклицательными знаками, ремарками, аннотациями; последние иногда встречаются на последних листах книги, записанные его округлым размашистым почерком. Дени использовал бренные страницы еще вольнее, заполнял каждое свободное место своими спонтанными реакциями, свежими мыслями и сюжетами; и писал он не только на полях вокруг текста, но иногда и поперек шрифта. Впечатления от книг он выражал недвусмысленно. Сентиментальные дамские романы Сэмюэла Ричардсона — истории о преследуемых девицах Памеле и Клариссе — возбудили в нем горячие чувства, а возможно, и нечто большее: не исключено, что именно в этих пометках можно обнаружить первые проблески его собственных перлов литературной нескромности. Работы Гельвеция раздражали его, а книги Стерна явно вызывали в нем страсть к подражанию.

Книги рождают книги; начинается с чтения — а в результате рождается еще один писатель. Одна книга становится автором другой. И неисчислимая масса этих «других» книг — книг, написанных этими двумя авторами, — тоже лежит в этой странной комнате. Вот бесконечное повествование Вольтера о битвах между Карлом Шведским и Петром Великим (писалось одиннадцать лет); его же история царствования Людовика XIV, которое так тревожило умы в царствование двух его наследников; тайно изданные, но всем известные сочинения, опубликованные под псевдонимами или вовсе без подписи, которые до сих пор почитают или жгут в разных уголках Европы. Вот философская энциклопедия, которую он написал в качестве критического приложения к большой энциклопедии; вот поэмы, памфлеты и льстивые оды; вот пьесы. А вот и краткие язвительные тексты, разрушавшие блестящие репутации. Мы можем лишь гадать, Вольтером ли они написаны: уж слишком настойчиво отрицал он свое авторство — иногда даже посвящая этой теме целые книги. Вот неоконченная «Тереза», вот повесть о мудром Задиге, а ют еще более великая повесть о невинном оптимисте Кандиде.