– Контроль-контроль.
– А с новосельем? Зажмете, гниды, как с дачей.
– Через недельку, Эдик.
– Да, да. А через недельку – еще через недельку.
– Аж не ебаться, Эдь. Клянус, чэстный слово, блад.
– Оленька у тебя была поширше, в смысле «гуляем по буфету».
– Кто старое помянет…
– А кто забудет – два. Помнишь на Ломоносовском тогда? Каждый вечер, каждый вечер. А теперь – через недельку, через недельку.
– Ну, не наезжай.
– Воспитывать жену надо.
– У нас демократия, – Шноговняк встал, натянул кожаную куртку. – Ну, двинули?
Оболенский надел синий клубный пиджак, поправил полосатый галстук:
– Да… Чего ж это я так уставать стал?
– Ебешься мало.
– Это точно… – Оболенский зевнул и потянулся, подняв над головой непропорционально короткие руки. – Слушай, а может все-таки на банкет останемся?
– Оставайся, если хочешь. Но я этого козла видеть не могу.
– Надо попросить Соколова, чтоб он вас официально помирил.
– Ага. Коллективную телегу накатайте: «Господин министр культуры, убедительно просим, блядь, культурно помирить двух непримиримых врагов».
– Чтобы наша отечественная культура не несла досадные убытки… – Оболенский встал, прощально осмотрел свое лицо в зеркале. – М-да. Здоровый цвет утраченных иллюзий.
– Ну, что, русские свиньи, кто хочет свежей детской кровушки? – раздался из динамика грозный голос Бермана и негодующий рев зала. Берман злобно захохотал.
– Вот у кого атом в жопе, – закурил Шноговняк.
– Там не атом. Там, блядь, синхрофазотрон, – Оболенский засеменил к выходу.
Через полчаса они уже были в ресторане «Молочные реки» и сидели голые, друг против друга в большой синей ванне, полной бурлящего молока. В полупустом бело-сине-зеркальном зале находились еще три пары. Органист на перламутровой сцене в форме ракушки наигрывал русские мелодии. На разделяющей Шноговняка и Оболенского мраморной доске стоял запотевший графин с водкой и тарелка с солеными груздями.
– Все у них ничего, но почему упор на русскую кухню? – Оболенский наполнил стопки водкой.
– Молочные реки, кисельные берега, – потушил окурок Шноговняк. – Сивка-бурка, вещий каурка…
– Здесь китайские черные яйца неплохо бы смотрелись.
– На молочном фоне?
– Ага.
– Эстет ты ебаный.
– Тем и живы, – Оболенский поднял стопку. – За что, педрило мелитопольское?
– За мирное небо, ептеть.
– Давай за «Карманный бильярд».
– Ну, давай. Витька хоть одну приличную программу слепил.
Чокнулись, выпили. Стали закусывать груздями.
– Правильные грибы у них, – громко хрустел, не закрывая губ, Оболенский.
– Они какого-то лесника нашли, он грузди солит по старому рецепту: в бочку закатает, бочку на дно озера. И хранит там.
– Кайф.
– Здесь вообще очень приличная кухня.
– Да, я помню.
Подошла длинноногая официантка в белом бикини:
– Вы готовы сделать заказ?
– А что у вас хорошего? – посмотрел снизу вверх Шноговняк.
– У нас все вкусно, – улыбнулась она. – Ливорнский форшмак, судачки в чешуе из картофеля, осетринка под вишневым соусом, куриные котлеты «Помпадур» с клубникой и ананасами, поросята молочные.
– Блины с черной икрой есть? – спросил Оболенский.
– Конечно.
– Принесите.
– Рекомендую раковый суп «Багратион».
– Суп я не буду, – наполнил стопки Оболенский. – Блины. И салат овощной.
– А мне осетрину, – Шноговняк потрогал колено официантки. – И форшмак с гренками. Да! И еще по жульенчику какому-нибудь свинтите нам.
– И маслин, – подсказал Оболенский.
– И пирожков вместо хлеба.
– И попить… чего-нибудь такое…
– Морс, квас, минеральная вода?
– Морсика.
Официантка удалилась, покачивая узкими бедрами. Оболенский чокнулся со стопкой Шноговняка:
– Ванечка, давай.
– Ну, ты погнал лошадей.
– После первой и второй…
– За тебя тогда.
– А хоть бы! – Оболенский качнул своей массивной головой назад, и содержимое стопки исчезло в его губищах. – Ой… хорошо.
– Я вчера с Димкой столкнулся у Потапыча.
– С каким?
– С Каманиным.
– Ааа. И что?
– Они так с «Нирваной» лажанулись!
– Чего, накрылась?
– Не то слово. Димка десятку свою вбухал в декорации. М-м-м. Ничего водяра… Хочешь анекдот? Психа привозят в сумасшедший дом, спрашивают: ты кто? Я Наполеон. Ну, у нас уже семь Наполеонов. А я пирожное «Наполеон».
Оболенский пристально посмотрел на Шноговняка:
– Вань.
– Чего?
– Давай напьемся.
Шноговняк посерьезнел:
– Здесь?
– А что?
– Да я здесь хотел просто оттолкнуться. По-мягкому.
– Ну, давай тут поедим, а напьемся в «Молотов-Риббентроп».
Шноговняк вертел пустую стопку на мраморной доске:
– Тебе правда херово?
– Правда.
– Ну… давай. Завтра у меня – ничего. Послезавтра съемка.
Оболенский растянул губищи в улыбке, показывая желтые и кривые зубы и подмигнул маленьким, вечно влажным глазом.
Опустошив поллитровый графин водки и поужинав, они переместились из тихих «Молочных рек» в шумный бар «Молотов-Риббентроп».
Недавно открывшийся, бар мгновенно стал самым модным местом у столичной богемы, вечером в нем всегда толпился пестрый народ. Оболенского и Шноговняка встретили ревом и рукоплесканиями, им мгновенно освободили центральные места за стойкой. Два неизменных бармена – Андрюша в форме капитана НКВД и Георг в черном кителе штурмбаннфюрера СС подали фирменный коктейль «Москва-Берлин» – русскую водку и немецкий шнапс в широком прямоугольном стакане, разделенные вертикальной прослойкой алого льда.
Просторный зал бара был также разделен пополам: одна половина, светло-коричневая, как рубашки штурмовиков, была увешана нацистскими плакатами и фотографиями; другая, кумачово-красная, пестрела плакатами сталинского времени. Два белых бюста – крутолобого Молотова и худощавого Риббентропа возвышались по краям массивной стальной стойки. Попеременно звучали советские и немецкие шлягеры тридцатых годов.