Пазл-мазл. Записки гроссмейстера - читать онлайн книгу. Автор: Вардван Варжапетян cтр.№ 23

А сидящий в Москве начальник ЦШПД Пантелеймон Пономаренко считает наоборот, что немцы направляют из гетто евреев для отравления колодцев в местах сосредоточения партизанских отрядов.

Надо бы их местами поменять с такой взаимоисключающей оценкой действительности. Кубе – в Москву, а Пономаренко – в Минск, откуда он драпанул в Москву после первой же бомбежки.

А гауляйтер погиб на боевом посту, взорванный евреями. Мину ему подложила Елена Мазаник, план операции разработал партизанский командир Давид Кеймах – дипломированный диверсант, одессит, окончил в Москве Электро-машиностроительный институт им. Я. Ф. Ка ган-Шаб шая[Каган-Шабшай Яков Фабианович (1877 – 1939), теплотехник. Учредил в Москве Высшие электротехнические курсы. В 1920 г. образован ГЭМИКШ – Государственный электромашиностроительный институт им. Каган-Шабшая.]. Это не я придумал. Но скажите мне наконец, кто такой Каган-Шаб шай, что его именем назвали московский вуз? Кого он взорвал, какой подвиг совершил? Ни в каких справочниках такого деятеля мне отыскать не могут.

Не зря Кубе ненавидел евреев. Знал оперативную обстановку не из директив П. Пономаренко, не из речей М. Шолохова про «ташкентских партизан», как тот обозвал евреев. Великий вы писатель, Михаил Александрович, и пусть земля вам будет пухом, а не камнем, который вы швырнули в евреев.

Летом 1943-го собралась огромная сила: 52 тысячи мясников, чтобы зарезать грязную еврейскую семью. Не только нас. Очистить леса от партизан и всех лесовиков – красных, зеленых, жовто-блакитных. Открываю папку «Германн». Читаю:

Пехотная дивизия СС (бригаденфюрер Курт фон Готтберг, после гауляйтера В. Кубе он займет его место);

2-й пехотный полк СС;

30-й полицейский полк;

четыре зондеркоманды СС;

бригада СС (штурмбанфюрер Оскар Дирливангер);

три батальона СС (Кернер);

украинские батальоны;

латышский батальон (группенфюрер Фридрих Эккель);

жандармское подразделение (Крейкенбом);

отряды спецназа гауляйтера Вальтера Кубе.

Люди становились на колени, со свечами в руках, перед танками. Выходили к карателям с иконами: не станут же стрелять в Христа и Матерь Божью! Но расстреливали и сжигали всех. И некому было защитить ни Христа, ни Марию, ни мужиков с бабами. Пали полки. Дивизии разбрелись по лесам. Сдавались армии.

А евреям кому сдаваться?

Польский отряд Станчика спас нас тогда. Прикрыл наш отход на болота, где мы попрятались, как лягушки, в торфяной жиже тонули, пили ее, сквозь рубахи цедили и, с клюквой смешав, варили.

Ихл-Михл называл Станчика Сташеком, они сдружились еще в уланах. Братья по оружию. В июле-августе 43-го только поляки Станчика и ксендз Казимир Кулак нас не предали.

В 44-м Станчика наградили боевым орденом Красной Звезды. Сам Калинин в Кремле вручал. И с новеньким орденом доставили его на Лубянку, где он, не выдержав пыток, погиб. Разрыв сердца. Разрыв печени. Разрыв селезенки. Про почки и говорить нечего. Откуда такие подробности? От следователя! Спустя много лет он, умирая в страшных мучениях, разыскал телефон Лешека, позвонил из больницы в Варшаву: «Я знал, что ваш брат не шпион, а герой, поэтому допрашивал его с особой ненавистью. Простите, если можете!»

Лешек не смог. Не простил!

Весь штаб Станчика расстреляли в Налибокской пуще красные партизаны, рядовых бойцов рассовали по другим отрядам.

Зачем я все это пишу? Ихл-Михл, ты мне сказал: «И на глупый вопрос надо хорошенько подумать».

Некому над моими глупыми вопросами по-умному думать. Никого в живых не осталось: ни умных, ни глупых.

Веня, наливай! Еще полстакана теплой «Ржаной» под черный хлеб с подкопченной селедкой. Помяни партизанских товарищей. Почему фронтовые сто грамм у армейских снабженцев значились «продукт № 61»? Тоже вопрос на засыпку.

Какая разница, Веня? Главное, что этот продукт в граненом стакане, который ты держишь правой рукой. Вот и выпей за правое дело.

И помяни поляков. Как их отряд назывался? «Помсцим» («Отомстим»). Но бойцы Станчика себя гордо называли «легионерами». Песню их помню. Специально для нас по-русски пели:

Хорошо тебе, родная,

Орлов белых вышивать, вышивать!

А мы, бедные вояки,

Будем в поле в ряд стоять.

Только не стоять, а в сырой земле лежать. Кланяюсь вам до земли, шановны панове!

Станчик нас предупредил про карателей. Прислал Лешека, своего брата, – другому Ихл-Михл скорее всего (наверняка!) не поверил бы. Легко сказать: брось все, драпай, а я прикрою, сколько смогу.

Знаю, аварийные варианты у командира имелись – болота. Мы от них далеко никогда не уходили, все больше неподалеку ховались. Свои полищуки в отряде были, жерди, веревки, гужи, даже один надувной понтон из прорезиненного брезента. Откуда взялся-достался, не знаю.

Ну драпанули (что мы и сделали), а куда деть лазареты – простой и заразный? Инвалидов по старости? Слепых? Некоторые от тифа и от того термитного снаряда ослепли.

Я на том совещании штаба не был, но приказ объявили всем подразделениям: спасаться организованно, по боевой тревоге – две красные ракеты. Порядок следования: штаб, первая рота, вторая, третья, семейные. Без всего. Только вода и медикаменты. С неходячими остались Цесарский (от него и знаю, что дальше случилось) и медсестра Дина.

Юлий прекрасно знал немецкий язык. Может, немецкий и спас ему жизнь, когда он попал в плен под Белокоровичами. В июне 41-го окончил академию, а в августе попал в плен. Из Белокоровичей пленных погнали в Шепетовку. Здесь как собаки издыхали десятки тысяч пленных красноармейцев. Пять дивизий, не меньше, сброшено мертвыми во рвы. Воды и еды не давали. На весь лагерь один колодец и ведро на веревке. Пили дождевую воду. До конца года умерло шестьдесят тысяч человек – пять дивизий, не меньше. Как Юлий выжил?

– Мне было легче, чем другим, определили в лагерный лазарет, там хоть какой-то приварок был. Немцы мусульман почему-то отпускали. И всех украинцев поголовно, если не коммунист. Я, еще один врач и фельдшер организовали курсы украинского языка (я же хохол по матери), кое-как подучивали красноармейцев, и многие так спаслись. Но кто-то из наших же на меня донес. Утром фельдфебель приказал всему медперсоналу построиться на плацу, выволок меня за шиворот из строя и пистолет в зубы. Чтоб ты знал, Вениамин, я никогда не был храбрецом, думал в тот миг, как не наложить в штаны, не хотелось умирать загаженным. Не знаю, что на меня накатило: оттолкнул фельдфебеля и стал орать на него по-не мец ки: «Я – капитан Красной Армии, военврач третьего ранга! Какое право ты имеешь хватать офицера!» И он не выстрелил. А тех, кто донес на меня – двух доходяг из лазарета, – отвел в кусты и расстрелял. Вот тогда я и узнал фельд фебеля Отто Хюне. Он каждое утро выводил похоронную команду, а та вывозила трупы на тачках. Их сбрасывали в овраг, засыпали гашеной известью, потом закидывали землей. И сами похоронщики часто там же кончались. Хюне так и докладывал: подохли трое из похоронной команды... семеро... Потом мне жаловался: «Доктор, я больше не выдержу, подам рапорт, чтоб меня отправили на передовую». Крупный немец, с приятными чертами лица, огромными голубыми глазами – просто Гретхен мужского рода. Сын мясника. Но сам не мог и воробью голову оторвать. А прикажут – зарежет и свинью, и человека. До войны работал наборщиком в типографии, много читал, даже моего любимого Василя Стефаника. И мы подружились. Не веришь?