Пистолет князя сухо щелкнул курком, зато
оружие Фандорина изрыгнуло злой язык пламени, и поручик с воем покатился по
ковру, держась за простреленную правую руку и отчаянно матерясь.
Когда вой сменился глухими стонами, Эраст
Петрович назидательно произнес:
— Этой рукой вы никогда больше не сможете
раздавать пощечины.
В коридоре раздался шум, крики. Гукмасов
приоткрыл дверь и сказал кому-то, что произошел досадный казус — поручик Эрдели
разряжал пистолет и поранил руку. Раненого отправили на перевязку к профессору
Веллингу, который, по счастью, еще не успел уехать за приспособлениями для
бальзамирования, после чего все вернулись в номер к Гукмасову.
— Что дальше? — спросил
Фандорин. — Вы удовлетворены?
Гукмасов покачал головой:
— Дальше вы будете стреляться со мной. На
тех же условиях.
— А потом?
— А потом — если вам снова повезет — со всеми
остальными, по очереди. Пока вас не убьют. Эраст Петрович, избавьте меня и моих
товарищей от этого испытания. — Есаул смотрел молодому человеку в глаза
чуть ли не с мольбой. — Дайте честное слово, что не станете участвовать в
расследовании, и мы разойдемся друзьями.
— Быть вашим другом счел бы за честь, но
вы требуете невозможного, — печально произнес Фандорин.
Маса шепнул ему на ухо:
— Господин, я не понимаю, что вам говорит
этот человек с красивыми усами, но чувствую опасность. Не разумнее ли будет напасть
первыми и перебить этих самураев, пока они не изготовились? У меня в рукаве ваш
маленький пистолет и еще тот кастет, который я купил себе в Париже. Очень
хочется его опробовать.
— Маса, оставь свои разбойничьи
замашки, — ответил слуге Эраст Петрович. — Я буду драться с этими
господами честно, по очереди.
— О-о, тогда это надолго, — протянул
японец и, отойдя к стене, сел на пол.
— Господа, — попытался воззвать
Фандорин к благоразумию офицеров, — поверьте мне, у вас ничего не выйдет.
Только зря время потеряете…
— Не надо лишних слов, — перебил его
Гукмасов. — Ваш японец умеет заряжать дуэльные пистолеты? Нет? Тогда
заряди ты, Эйхгольц.
Противники снова разобрали пистолеты и
натянули платок. Есаул был угрюм и решителен, у Фандорина же вид был скорее
сконфуженный. По команде (теперь отсчитывал Баранов) Гукмасов вхолостую щелкнул
курком, а Эраст Петрович не выстрелил вовсе. Смертельно побледнев, есаул
процедил:
— Стреляйте, Фандорин, и будьте прокляты.
А вы, господа, решите, кто следующий. И забаррикадируйте дверь, чтоб не лезли!
Не выпускайте его отсюда живым.
— Вы не желаете меня выслушать, а
зря, — сказал коллежский асессор, взмахнув заряженным пистолетом. — Я
вам говорю, со жребием у вас ничего не выйдет. У меня редкий дар,
господа, — ужасно везет в азартные игры. Необъяснимый феномен. Я уж давно
свыкся. Очевидно все дело в том, что моему покойному батюшке столь же редкостно
не везло. Я выигрываю всегда и в любые игры, и оттого терпеть их не
могу. — Он обвел ясным взглядом хмурые лица офицеров. — Не верите?
Вот видите империал? — Эраст Петрович достал из кармана золотой и протянул
Эйхгольцу. — Бросайте, барон, а я угадаю, орел или решка.
Оглянувшись на Гукмасова и Баранова, барон,
молодой офицерик с едва пробивающимися усиками, пожал плечами и подбросил
монету.
Она еще вертелась в воздухе, а Фандорин уже
сказал:
— Не знаю… Ну, допустим, орел.
— Орел, — подтвердил Эйхгольц и
бросил еще раз.
— Снова орел, — скучливо произнес
коллежский асессор.
— Орел! — воскликнул барон. —
Ей-богу, господа, смотрите!
— Ну-ка, Митя, еще, — сказал ему
Гукмасов.
— Решка, — приговорил Эраст
Петрович, глядя в сторону.
Воцарилось гробовое молчание. На распростертую
ладонь барона Фандорин даже не взглянул.
— Я же вам говорил. Маса, икоо. Овари да.
[3]
Прощайте, господа.
Офицеры с суеверным ужасом смотрели, как
чиновник и его японский слуга идут к двери.
Бледный Гукмасов сказал вслед:
— Фандорин, обещайте, что не используете
свой детективный талант во вред отчизне. Здесь на карту поставлена честь
России.
Эраст Петрович помолчал.
— Обещаю, Гукмасов, что ничего не сделаю
против своей чести, и думаю, этого достаточно.
Коллежский асессор скрылся за дверью, а Маса
на пороге обернулся, церемонно поклонился офицерам в пояс и тоже был таков.
Глава четвертая,
в которой доказывается полезность
архитектурных излишеств
Номера «Англия» ничуть не уступали
респектабельной «Дюссо» в великолепии убранства, а по архитектурной
затейливости, пожалуй, и превосходили, однако же в пышности золоченых потолков
и мраморных завитушек ощущалась некоторая сомнительность или, во всяком случае,
неосновательность. Зато подъезд сиял электрическим светом, на три верхних этажа
можно было доехать на лифте, а в вестибюле то и дело раздавался пронзительный
трезвон модного чуда техники — телефона.
Прогулявшись по широкому вестибюлю с зеркалами
и сафьяновыми диванами, Эраст Петрович остановился у доски с именами
постояльцев. Публика здесь жила попестрее, чем у Дюссо: иностранные
коммерсанты, биржевые маклеры, актеры преуспевающих театров. Однако никакой
певицы Ванды в этом перечне не обнаружилось.
Фандорин присмотрелся к прислуге, шаставшей от
стойки к лифту и обратно, и выбрал одного особенно расторопного полового со
смышленой, подвижной физиономией.
— А что же госпожа Ванда здесь больше не
к-кварти-рует? — изобразив легкое смущение, спросил коллежский асессор.
— Отчего же-с, проживают, — охотно
откликнулся малый и, проследив за взглядом красивого господина, показал на
доске пальцем. — Вот-с: «Г-жа Хельга Ивановна Холле», они самые и есть. А
«Ванда» — это ихнее прозвание, для благозвучия-с. Оне во флигеле жительствуют.
Вы, сударь, через ту дверку во двор пожалуйте, у госпожи Ванды там квартера с
отдельным ходом. Только их об это время еще не бывает-с. — И половой хотел
было ускользить прочь, но Эраст Петрович хрустнул в кармане купюрой, и молодец
замер на месте, как вкопанный.
— Не будет ли какого порученьица? —
спросил он, глядя на молодого человека взглядом преданным и ласковым.
— Когда же она возвращается?