Эраст Петрович давно уже приучил себя
просыпаться во столько, во сколько определит накануне. Ровно в пять утра он
открыл глаза и улыбнулся, потому что из-за подоконника как раз выглянул самый
краешек солнца и было похоже, что кто-то лысый и круглоголовый подглядывает в
окошко.
Насвистывая арию из «Любовного напитка»,
Фандорин побрился, не без удовольствия полюбовался в зеркало на свое
замечательно красивое лицо. Завтракать перед сражением самураю не положено,
поэтому вместо утреннего кофея коллежский асессор немного поработал с гирями и
обстоятельно, не спеша занялся экипировкой. Вооружился по самой что ни на есть
полной программе, ибо противник представлялся серьезным.
Маса помогал хозяину снаряжаться, проявляя все
более заметное беспокойство. Наконец не выдержал:
— Господин, такое лицо у вас бывает,
когда смерть очень близко.
— Ты же знаешь, настоящий самурай должен
каждое утро просыпаться в полной готовности умереть, — пошутил Эраст
Петрович, надевая светлый чесучовый пиджак.
— В Японии вы всегда брали меня с
собой, — пожаловался слуга. — Знаю, я подвел вас уже дважды, но это
больше не повторится. Клянусь — чтоб мне в следующей жизни родиться медузой!
Возьмите меня, господин. Очень прошу.
Фандорин ласково щелкнул его по маленькому
носу:
— На сей раз ты мне ничем не сможешь
помочь. Я должен быть один. Да и не один я вовсе, со мной целая армия
полицейских. Это мой противник совсем один.
— Опасный?
— Очень. Тот самый, кто обманом выманил у
тебя портфель.
Маса засопел, сдвинул редкие брови и больше
ничего не сказал.
* * *
Эраст Петрович решил пройтись до Покровки
пешком. Ах, до чего же хороша была Москва после дождя. Свежесть, розовый флер
занимающегося дня, тишина. Если умирать — то только в такое божественное утро,
подумал коллежский асессор и тут же отругал себя за склонность к
мелодраматизму. Прогулочным шагом, насвистывая, вышел на Лубянскую площадь, где
у фонтана поили лошадей извозчики. Свернул на Солянку, блаженно вдохнул аромат
свежего хлеба, донесшийся из открытых окон полуподвальной пекарни.
А вот и нужный поворот. Дома стали победнее,
тротуар поуже, а на самом подходе к «Троице» пейзаж и вовсе утратил
идилличность: на мостовой лужи, покосившиеся заборы, облупленные стены.
Полицейского кордона при всей своей наблюдательности Эраст Петрович не заметил
и очень этому порадовался.
У входа во двор посмотрел на часы — без пяти
шесть. Самое время. Деревянные ворота, на них покосившаяся вывеска «Троицкое
подворье». Постройки сплошь одноэтажные, каждый нумер с отдельным входом. Вон
первый, второй, третий, четвертый, пятый, шестой. Седьмой нумер, надо полагать,
налево, за углом.
Только бы Клонов не начал стрелять сразу, не
вступая в разговоры. Надо заготовить какую-нибудь фразу, которая собьет с
толку. Например: «Поклон от мадемуазель Ванды». Или незамысловатей: «Известно
ли вам, что Соболев на самом деле жив?» Лишь бы не упустить инициативу. А дальше
по наитию. Надежная тяжесть «герсталя» оттягивала карман.
Эраст Петрович решительно повернул в ворота.
Дворник в грязном фартуке лениво возил метлой по луже. На изящного господина
посмотрел исподлобья, и Эраст Петрович ему незаметно подмигнул. Убедительный
дворник, ничего не скажешь. У ворот сидел еще один агент — изображал пьяного:
храпел, надвинув картуз на лицо. Тоже неплохо. Фандорин оглянулся назад и
увидел, как по улице семенит пузатая бабенка в надвинутом на самые глаза
ковровом платке и бесформенном балахоне. Ну уж это слишком, покачал головой
коллежский асессор. Фарсом попахивает.
Седьмой нумер и в самом деле оказался первым
за поворотом, во внутреннем дворе. Низенькое, в две ступени крылечко. На двери
белой масляной краской намалевано «№ 7».
Эраст Петрович остановился, вдохнул воздух
полной грудью, выдохнул мелкими, равномерными толчками.
Поднял руку и негромко постучал.
Два раза, три, потом еще два.
Часть вторая. Ахимас
Скировск
1
Отца звали Пелеф, что на древнееврейском
означает «бегство». В год его рождения «христовых братьев», проживших в Моравии
две сотни лет, постигла беда. Император отменил привилегию, освобождавшую
общину от военной службы, потому что начал большую войну с другим императором и
ему было нужно много солдат.
Община снялась в одну ночь, бросив землю и
дома. Переехала в Пруссию. «Христовым братьям» было все равно, что не поделили
императоры — строгая вера запрещала служить земным владыкам, приносить им
присягу на верность, брать в руки оружие и носить мундир с гербовыми пуговицами,
которые суть оттиски с печати Сатаны. Поэтому на своих длинных коричневых
камзолах, покрой которых за два с лишним столетия почти не изменился, братья
пуговиц не носили — признавали только завязки.
В Пруссии жили единоверцы. Когда-то,
давным-давно, они прибыли сюда, тоже спасаясь бегством от Антихриста. Король
дал им землю в вечное владение и освободил от военной службы с условием, что
они осушат бескрайние прусские болота. С непроходимой трясиной братья сражались
два поколения, а на третье победили ее и зажили на богатых перегноем землях
сытно и привольно. Единоверцев из Моравии приняли радушно, поделились всем, что
имели, и стали жить вместе хорошо, спокойно.
Достигнув двадцати одного года, Пелеф женился.
Господь дал ему добрую жену, а та в положенный срок родила сына. Но потом
Всевышний решил подвергнуть своих верных слуг тяжким испытаниям. Сначала был
мор, и многие умерли, в том числе жена и сын Пелефа. Он не роптал, хотя жизнь
изменила свой цвет, и из белой стала черной. Но Всевышнему показалось мало, Он
решил явить избранникам Свою любовь во всей ее суровой непреклонности. Новый,
просвещенный король постановил, что у него в державе все равны, и отменил
закон, данный другим королем, тем, что жил давным-давно. Теперь и евреи, и
менонниты, и «христовы братья» должны были служить в армии и защищать свою
отчизну с оружием в руках. Но отчизна братьев находилась не среди осушенных
прусских болот, а на небесах, поэтому Конвент духовных старшин посоветовался и
решил, что надо ехать на восток, к русскому царю. Там тоже была община, и
оттуда иногда приходили письма, которые шли долго, с верными людьми, потому что
казенная почта от лукавого. В письмах единоверцы писали, что земля в тех краях
тучна, а власти снисходительны и довольствуются малой мздой.