— Округлее, — подобрал слово Василий, мельком взглянув на значительно уменьшившийся бюст возлюбленной.
Сделав пару глотков вина из надтреснутого стакана, молодая женщина замерла в ожидании. Ее внимательный взгляд смущал Василия, не знающего с чего начать восстановительный процесс, такой важный для них обоих.
— Я подумал, что наши общие воспоминания надо начинать с нашей встречи… Ты помнишь чудовище! Должен тебе признаться: им был я!
Акулина недоверчиво посмотрела на сидящего напротив человека.
— Но у него было нечеловеческое лицо…
— Это была старая шкура медведя. Я ей обвязался, чтобы вас с подругой напугать.
— Но зачем!
— Я защищал свою территорию! — возмутился мужчина. — Залезь в берлогу к медведю и что он с тобой сделает? Посадит за стол и нальет меду?
— Что было после этой ямы? — поинтересовалась Акулина, отодвинув от себя тарелку. Настроение Василия ухудшилось, потому что, судя по ее царственному движению, посуду убирать она не планировала, словно у них в доме были слуги. Не привыкший возиться на кухне мужчина злился, но не подавал виду, что этот королевский жест его встревожил. «Вернуть прежнюю Акулину нужно как можно быстрее», — подумал он и продолжил вспоминать:
— Ты лишилась чувств, я тебя вытащил из ямы и принес в дом. Ты очнулась и начала так верещать, что я опасался, что рухнут стены. Ты все время кричала, надеясь привлечь чье-либо внимание. Знала, что это бесполезно, но продолжала раздражать мой слух! Мне пришлось заткнуть твой чудесный ротик, откуда выходила звуковая волна кляпом.
— И что было дальше? Ты лишил меня чести? Надругался надо мной?
— Нет, никакого насилия не было. Наша первая ночь была по обоюдному согласию намного позже… Но не будем забегать вперед, пойдем по порядку! Позволь, я кое-что зачитаю…
Василий поспешно встал из-за стола и удалился в свой кабинет, оттуда он вернулся с тетрадью в красивом переплете. Он снова оказался напротив Акулины, прокашлялся и начинал читать первую страницу: «Она сидит на стуле посреди комнаты, по-прежнему красива, но торчащая грязная тряпка, которой пришлось заткнуть ей рот, дабы не оглохнуть от воплей, делает ее лицо менее привлекательным… Пытается двигаться, но надежные узлы не дают возможности пошевелиться — руки и ноги плотно привязаны к стулу. Она устала бороться с неизбежностью и немного успокоилась, я притащил из коридора старое скрипучее кресло-качалку и сел напротив, смотрю на нее и улыбаюсь. Что-то мычит — забавная! Чтобы видеть ее в полумраке, я зажег свечи, которые покоились в запасах бывшего хозяина поместья. Я нашел их на чердаке среди книг — то, что малограмотным грабителям не было интересно, наверное, поэтому их не украли. Эти пляшущие огонечки создают магию, волшебство… я чувствую, будто я в другом мире — на свидании с Ангелом…».
— Как красиво, — оценила Акулина. — Что это за тетрадь?
Смущаясь, Василий поведал о том, что сильно скучал по ней и начал писать историю их любви — что-то вроде мемуаров. На самом же деле он чувствовал себя полнейшим идиотом. Прозаические изыски, посвященные Акулине он набросал за ночь, чтобы произвести на нее впечатление, постегивал его дух соревнования, Василий таким образом сражался с положительным во всех отношениях доктором.
— Итак, чудовище вытащило уснувшую деревенскую красавицу, связало ее… И что же было дальше? — любопытствовала молодая женщина. Ей нравилась эта игра.
Василий продолжил литературный вечер. С важным видом он поднял тетрадь и зачитал следующее: «Я часто вспоминаю тот вечер. Закрываю глаза, и мысленно раскачиваюсь в том самом кресле напротив нее. Самый благословенный момент — когда она перестала меня бояться и улыбнулась, раскрасив яркой радугой мое пресное и унылое существование. Я и не знал, что можно быть таким счастливым, до помутнения рассудка счастливым… «Дитя ветра, — подумал я, — такая легкая паришь над грешной землей опороченной стопами стада». Я боготворил ее, умолял взглядом: «Постой! Не торопись! Не уходи! Я погибну без тебя!». А она не слышала или делала вид, что не слышала… Но я простил ей это неведенье ради нашего будущего».
— Это похоже на какой-то возвышенный любовный роман! — хихикнула Акулина. — Если бы не грязная тряпка во рту…
— Она не была грязной! — возмутился Василий.
— Интересно, где ты взял чистую тряпку в разграбленном заброшенном поместье!
— Послушай, я стараюсь! Я ищу способ тебе помочь! — с обидой в голосе произнес молодой мужчина, вытирая со лба капельки пота. — Ты всегда меня обвиняла, что я скуп на эмоции и слова, я пытаюсь восполнить это…
— Я больше не буду мешать! Продолжай! — заверила его Акулина, немного смутившись, и подперла голову маленькими кулачками, внимательно слушая.
Василий снова собрался духом и, подавляя желание вышвырнуть тетрадь в окно, продолжил чтение: «Мы сидели и рассматривали друг друга. Мой взгляд скользил по ней, как по гладкому льду, я жадно хватал все ее линии, изгибы. В моей голове остался ее портрет: от нервного напряжения у нее появились синяки под глазами, придавая ее лицу немного болезненный вид. Длинные пушистые ресницы отбрасывают тень на щеки, делая ее лицо объемным. Она сосредоточенно смотрит на меня, будто пытается просверлить своим колким взглядом. Наконец, глаза ее закрываются от усталости. Кажется, она сдалась. Придвинувшись ближе, я спокойно произнес: «Я хочу, чтобы ты осталось со мной навсегда».
— Ты так сказал? Это правда? — воскликнула Акулина, забавляясь, но затем положила ладонь на губы и кивнула, чтобы Василий снова мог продолжить.
Горло его пересохло, он выпил воды прямо из носика остывшего чайника, стоящего на плите, после чего снова обратился к тетради: «Я провел рукой по ее блестящим волосам, она не отстранилась… Я победил! Она заслужила мою милость. Не люблю это слово — милость, оно жалкое и ассоциируется с подаянием. Больше бы подошло снисхождение, хотя оно тоже не точное… ведь снисхождение может быть к тому, кто преступил какую-то черту… Назову это подарок, приятный подарок тому, кто немного нашалил и пожурив, я вознаграждаю провинившегося за хорошее поведение. «Хочешь, я уберу тряпку? — спрашиваю с улыбкой». Она кивает в подтверждение. Я уверен, она не будет больше кричать, ведь наверняка поняла, что я теперь все, что у нее есть…».
— Это очень красиво! Но теперь этой парочке остается взлететь в небо, как двум херувимам и там парить, наслаждаясь своим возвышенным чувством! — мечтательно произнесла Акулина, не воспринимая текст, как что-то личное и важное. — «Я — все, что у нее есть». Как это самонадеянно! Это история кажется мне какой-то нескладной.
— Я ведь не знаю, что ты чувствовала в тот момент! — произнес Василий, злясь, что его усилия не оценены по достоинству. — Я записал то, что творилось у меня внутри!
— Однако эти записи меня совсем не трогают. Они надуманные, Василий! — честно призналась Акулина. — Это как будто сказка какая-то…
Раздосадованный Василий пожелал ей приятных снов и пошел прочь из кухни, но при выходе вдруг остановился и, повернувшись к ней, произнес с улыбкой: