Смерть и возвращение Юлии Рогаевой - читать онлайн книгу. Автор: Авраам Бен Иегошуа cтр.№ 45

— Муж у меня, как вы видели, человек немолодой, и нашему государству он ничего не должен, мне в моих консульских делах он помогает не по службе, а по-семейному.

— При чем тут государство?! Я сам оплачу его помощь.

— Сами?

— Конечно. И, уверяю вас, достаточно щедро.

— Ну, разве что так, — улыбается Консульша, поправляя на нем одеяло, потом закрывает ставни, зажигает в изголовье кровати маленькую лампу и уже от двери советует ему не просто немного отдохнуть, но и поспать, если удастся.

Оставшись наконец один, он первым долгом хочет поставить мобильник на подзарядку. Подколодный Змий своей нескончаемой болтовней совсем разрядил батарейку. Но увы — единственная в комнате розетка не принимает вилку его зарядного устройства. Тем лучше, думает он. Можно избежать разговора со Стариком. Старик может не согласиться с неожиданным планом своего посланника, придется его уламывать, тут никакой батарейки не хватит. Лучше поговорить с матерью — с ней разговоры всегда короткие и деловые.

Он звонит ей, и — какая приятная неожиданность, — оказывается, его дочь этой ночью спала у бабушки и сейчас тоже еще там! На этот раз он не расспрашивает ее, как обычно, о школьных занятиях, а рассказывает сам. О ночном полете, о чужой стране. Описывает, какой снег его встретил, какой здесь холод и мороз, как замерзают целые реки. Под конец подробно объясняет, какую поездку он придумал ради осиротевшего мальчика, и какой этот мальчик трогательный, чуткий и красивый, и как он переживает гибель матери. Дочь на другом конце линии слушает его с жадностью. Ей интересна каждая деталь. И он тоже ощущает прилив бодрости от этого разговора, но его телефон уже сигналит о близком разрыве связи, и он с сожалением отключается, гасит маленькую лампочку в изголовье кровати и, укрывшись плотным шерстяным одеялом, отворачивается к стене. На полочке над кроватью слабо посверкивают в полутьме красноватые стеклянные фигурки лошадей и коров, овец и кур — памятки бывшей мошавной жизни хозяев. Он вдруг вспоминает о гробе, который стоит в углу заднего двора, прикрытый брезентом. Смотри, как повернулось, думает он с горечью. Теперь эта незнакомая красивая женщина, единственную встречу с которой я, видно, так уже никогда и не вспомню, осталась целиком на моей ответственности. В Управлении национального страхования ее личное дело теперь закрыто, бывший муж получил жирные отступные и умыл руки, любовник, или кто он там, давным-давно испарился, и вот даже здешняя Консульша не хочет больше ею заниматься. Один я остался с ее гробом. Да еще эти два шакала, для которых главное — выжать из этой истории еще какой-нибудь сочный матерьялец для своей паршивой газетки. Вот что значит — пойти на поводу у жалости. И к кому?! К какому-то чужому мальчишке, с которым в пути и совладать-то наверняка будет трудно. А еще три дня назад, когда я взял это дело на себя, оно мне казалось пустяковым.

Нет, поспать ему, видно, теперь не удастся. Сна ни в одном глазу. Он сбрасывает с себя одеяло и, не включая света, открывает ставни, чтобы глянуть сверху на двор. Вот он, их гроб, в углу, под брезентом. Вокруг ребятишки — видно, заинтересовались, что это тут укрыто, и какой-то старик стоит, отгоняет мальцов. Сосед, наверное, разобрался, в чем дело, и стал добровольцем на стражу. И вдруг он чувствует непривычную, острую жалость. Как все-таки одиноко и неуважительно брошена эта погибшая женщина во дворе чужого дома! Может, хватит уже тащить ее всё дальше и дальше?! Может, лучше было ему промолчать в аэропорту, не вмешиваться в перебранку отца и сына, и тогда мальчишка в конце концов наверняка согласился бы похоронить мать без бабушки? И они еще сегодня бы провели погребение и покончили со всей этой историей. Даже их пакостной иерусалимской газетке всего этого с лихвой бы хватило, чтобы выдать Старику полнейшее отпущение грехов и во всеуслышание удостоверить его глубокую, отныне непререкаемую человечность. А Старику больше ничего и не нужно.

А ему самому? Он опять видит перед собой глаза паренька с их необычным волнующим разрезом и думает: вот, значит, как выглядела погибшая Юлия Рогаева?! А с какой благодарностью этот сирота целовал мою руку! Странная мысль вдруг приходит ему в голову: сейчас он, по сути, впервые за все эти дни не просто выполняет поучение, а решает и действует по указанию собственных чувств.

Эта мысль почему-то наполняет его приятным спокойствием. Если так, значит, всё правильно. В таком случае вполне можно и поспать. Он закрывает ставни, возвращается в консульскую постель, с отвращением опускает голову на бархатную подушку и действительно засыпает. Полчаса спустя его будит громкий, веселый голос бывшего мошавника. Муж Консульши уже вернулся. Кадровик натягивает ботинки, аккуратно складывает одеяло, расправляет постель и выходит в гостиную. Консульша и ее муж сидят за столом и обедают.

— Мы вам всё приготовили. — В голубых глазах сверкает оживление. — Машину нашли с такими широкими шинами, что они пройдут по любой, самой тяжелой дороге. Могучая машина! С врачом я тоже посидел, выяснил, что там написано в вашем заключении. Там были какие-то ошибки в языке, но в общем врач остался доволен.

— Доволен чем?

— Тем, что ее надежно забальзамировали и можно не спешить с погребением. — Теперь голубые глаза смеются. — Ее можно везти хоть на край света. В этом плане вам ничего не грозит.

— А в каком грозит?

— Буря вот приближается…

— Да, ваша жена уже говорила. И я сказал ей, что буду очень благодарен, если вы согласитесь присоединиться к этой поездке. Вы были бы нашим консулом в дороге.

— Он и так уже практически консул. — И Консульша любовно гладит мужа по волосам.

— Консул при Консульше, — с улыбкой говорит муж, касаясь губами ее руки.

— Но я, разумеется, возмещу вам все ваши труды и затраченное время…

— Ну, это не самое важное, — весело говорит старый мошавник. — Хотя тоже не помеха в жизни. Я бы присоединился к вам и без денег, просто из интереса и солидарности, но если вы мне за это еще и заплатите — тем лучше, какой разговор!

— Заплачу, и щедро! — возбуждается Кадровик. — Вы с первой же минуты вызвали мое доверие…

Они улыбаются, видя его волнение.

— Ну, если я вызвал у вас доверие, тогда садитесь быстрей к столу и заправьтесь поплотнее, пора в дорогу. Слышите, ветер уже свистит, не ровен час пурга ударит…

Жестокосердные вы люди! Сами свою Святую землю чуть не каждый день оскверняете взрывами и смертями и думаете, что вы и всех других вправе поэтому попирать? Раз уж, мол, вы сами с врагами вашими уничтожаете себя взаимно, будто безумные, так в чужой стране, дескать, можно вообще любые безобразия творить. Ворваться, к примеру, в чужой двор, в самое, можно сказать, сердце жилого дома с его сотнями ни в чем не повинных жильцов, и, ничего никому не объясняя и разрешения ни у кого не спрашивая, оставить прямо в углу металлический гроб ужасный, без всякого присмотра и ограждения, а самим тут же исчезнуть, на всех наплевав. Хоть бы подумали о наших детишках, которые могли ведь посреди своих игр да беготни, ничего дурного не ожидая, наткнуться нежданно-негаданно на брошенную вот так вот без всякого призора безымянную смерть! Сами подумайте, ведь если б не нашелся вовремя тот разумный и решительный человек из наших жильцов, который загородил собою дорогу их детскому любопытству, какой ужас явился бы по вашей вине этим ребятишкам! Вдруг, безо всякого на то предупреждения, открылся бы их невинным глазам этот ваш металлический ящик, стынущий на морозе, без сторожей, без венков и даже без лент траурных, просто втиснутый в закуток двора, как на свалку, среди других мусорных ящиков. Какие кошмары посещали бы потом детей наших по ночам, какими вопросами мучили бы они своих отцов-матерей, не знающих, что им ответить? Да нет, вам и дела нет до этого! Что же нам теперь делать? Как защититься от нового вашего вторжения? Как доказать твердолобым нашим блюстителям порядка в милицейских погонах, буде они к нам заявятся, что гроб этот не наш и не наш это покойник, что обнаружился вдруг в тихий субботний полдень чуть не в самом сердце города, во дворе жилого дома!