— Так когда вы приехали в Венецию?
Он смотрел, как она произносит слова. Это был самый обычный на свете вопрос, и, хотя ему оказалось не под силу нарушить чары, Джефф по крайней мере смог перестать строить из себя идиота.
— Только что, пару часов назад. А вы?
— Вчера.
Она была американкой.
— Откуда вы?
Они уже говорили. Они беседовали. Так все и получилось: она что-то сказала, он ответил. Все просто.
— Лос-Анджелес, — сказала она.
Он прикусил язык, едва не ляпнув «завтра же переезжаю туда», а вместо этого поинтересовался, первое ли это для нее биеннале.
— Второе. Я была тут в прошлом году. То есть два года назад.
Джефф с энтузиазмом закивал. Два года назад. Просто поразительно, каким волшебным, каким интересным может быть столь простое утверждение.
— А вы?
— Только один раз, четыре года назад.
Это был самый захватывающий разговор в его жизни, но продолжать в том же духе было нельзя. В какой-то момент придется вырваться из круговорота банальностей. Она смотрела на него так, словно ждала, ждала, что он скажет что-нибудь интересное… и если этого не произойдет, она будет искать повод прервать эту беседу ни о чем.
— Мне нравится ваше платье, — вырвалось у Джеффа.
Эффект был двойным: с одной стороны, напряжение у него внутри стало меньше, а с другой — и любопытным образом одновременно, — куда больше. Слишком близка была эта фраза к провозглашению любви к той, что находится внутри платья.
— Спасибо, — сказала Лора.
Сразу стало ясно, что она полностью отдает себе отчет в произведенном на Джеффа впечатлении, но вместо того, чтобы еще сильнее напрячься, он вдруг расслабился.
— Прекрасное платье, — заявил он прямо, — но чем бы оно было без плеч. И что еще важнее, без…
Она чуть приподняла брови — удивленно, неопределенно. Сказать «без груди» было бы ужасно — это бы сразу порвало ту нить, что начала свиваться между ними, и хотя голова у Джеффа была, как всегда, набита грубостями, он сказал именно то, что сказал:
— …без ключиц, — словно и не хотел сказать ничего иного.
Она явно расслабилась — он не оказался полным тупицей! — и была польщена.
— Что ж, спасибо еще раз.
Он говорил искренне. Плечи ее были нешироки и хрупки, но выглядели сильными.
— Полагаю, мне следовало бы вернуть комплимент…
— Умоляю, не чувствуйте себя обязанной.
— Нет, мне бы и вправду хотелось.
— Ну хорошо. Рубашка подойдет?
Он раскинул руки. Жест получился довольно неопределенный — не то красуется, не то плечами пожимает.
— Рубашка хороша.
— Спасибо. Вижу, мне придется вытаскивать его из вас по кусочкам, но это моя любимая рубашка. Она такая…
— Голубая?
— Нет.
— Мятая?
— Эээ… нет. Хотя да, можно было складывать поаккуратнее. Нет, я искал слово… «мужественная», что ли. Извините, мне не следовало это говорить. Вы и так к этому шли.
— Неужели? Я-то думала, я иду к «дешевая с виду».
— Так это и есть синоним к «мужественная». Вот ваше платье как раз выглядит дорого.
— Что, в свою очередь, есть синоним к…
— Именно.
Ого, он уже ловил все на лету. От былого паралича не осталось и следа. Если Джефф что и чувствовал сейчас, так это чрезмерную самоуверенность.
— Пятьдесят долларов, эконом-магазин.
— Да что вы! А смотрится так, будто стоит, ну, не знаю, вдвое дороже.
К ним подплыл официант.
— Желаете беллини? — галантно вопросил Джефф.
Они поменяли свои пустые бокалы на полные. Покончив с этими вводными упражнениями, они заговорили о биеннале, о том, кто где остановился и насколько. Она улетала в воскресенье. Джефф разглядел ее поближе. Родинка на скуле, сережки (маленькие, золотые), довольно полные губы.
Тут к ним обернулись Фрэнк и ее подруга.
— Мы идем посмотреть, не даст ли нам аудиенцию Брюс Нойман
[37]
. Пойдете с нами?
Фрэнк явно обращался к ним обоим. В других обстоятельствах Джефф не раздумывая воспользовался бы шансом приблизиться к такой величине, но сейчас — хотя он заставил себя промолчать — каждая молекула в нем вопила «мы останемся тут, спасибо Фрэнк».
— Мы останемся тут, — сказала Лора.
— Мы скоро вернемся, — сказала ее подруга.
— Как зовут вашу подругу? — осторожно спросил Джефф, провожая глазами Фрэнка.
— Ивонн.
— Ивонн… ну да. Разумеется.
Облегчение от возможности побыть немного наедине с Лорой было таким сильным, что у него снова отнялся язык. Как было бы славно вернуть разговор к ее платью и его рубашке и прочим метонимам — если это то самое слово — женственности и мужественности. Вместо этого он довольно тупо спросил, чем она занимается.
— Работаю в галерее, — отвечала Лора.
Внезапное желание немедленно перебраться в Лос-Анджелес вновь дало о себе знать. Боже, что же у него за жизнь, если он готов вот так, с полуоборота, все перечеркнуть? Хотя, возможно, дело в том, что «все» здесь на самом деле значит «ничего».
— А вы? Что вы делаете?
— Я журналист. Фрилансер. Если бы это была нормальная работа, я бы ее бросил и занялся чем-то еще, но фриланс, увы, и есть то самое «что-то еще», чем занимаешься, когда бросишь работу, так что возможности у меня довольно ограниченны. Или так, или никак — хотя одно от другого подчас не слишком отличается.
— А я вот как раз бросаю работу. Хотя галерея пока об этом не догадывается.
— А почему? Что случилось?
— Я отправляюсь путешествовать. Делаю то, что обычно делает молодежь в двадцать лет. Только я — с опозданием лет на десять.
Ага, он был прав, ей тридцать один или тридцать два. Ничто сегодня не может укрыться от него. Ей-богу, таким проницательным он не был уже много лет.
— И куда же вы едете?
— А, куда все, туда и я. Юго-Восточная Азия, Индия.
Да что же с ним такое! Через две минуты после Лос-Анджелеса он уже был готов продираться с рюкзаком через джунгли Вьетнама, Камбоджи и Таиланда. Ну да, если никакой более достойной цели у тебя нет, поневоле хватаешься за каждую проплывающую мимо соломинку. Скажи она, что подумывает о переезде в Румынию, он и тут был бы «за». Ну, или на Марс, чего мелочиться.