Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси - читать онлайн книгу. Автор: Джефф Дайер cтр.№ 36

— Тут похоронен Дягилев, — сказала Лора. — И Стравинский.

Первый указатель, который они увидели, был к могиле Эзры Паунда [108] . В поле белой стрелки, показывавшей направление, кто-то приписал черным маркером: «И. Бродский». Строго говоря, это было граффити, но весьма цивилизованное. Формально вас отправляли к Паунду, но некий неизвестный доброжелатель любезно взялся уточнить канон, пусть даже и партизанским методом. Так что Паунд теперь неизбежно вел к Бродскому. Джефф в жизни не читал Бродского, но знал, что это большая величина, и понимал, что для многих сейчас он куда интереснее Паунда. На следующем попавшемся им по дороге знаке под именем Паунда опять стояло «И. Бродский».

Тем не менее первой они увидели могилу Паунда. Это был плоский камень с латинскими буквами: EZRA POVND. Довольно много цветов. Посмотреть на могилу знаменитости всегда приятно, даже если эта знаменитость тебя не очень-то интересует — но в наши дни действительно сложно было представить себе какого-нибудь страстного любителя Паунда, разве что среди филологов. А может, он, Джефф, в этом мало что смыслил, может, сердца отдельных юношей и по сей день пылают модернизмом, стремлением сделать всё по-новому, пусть даже никто не знает, что это за «всё».

Бродский и вправду был поблизости — на расстоянии плевка. Надгробный камень с именем на русском и английском и годы жизни: 1940–1996. Тут все было не то чтобы откровенно замусорено, но все же похоже на могилу Джима Моррисона на парижском Пер-Лашез. Несколько свечей-таблеток с остатками парафина на донышке, открытки с посланиями. Лора подняла одну из них. С одной стороны был вид Большого канала, с другой же буквы почти совсем расплылись от влаги и выцвели от солнца. Рядом, на желтом стикере, все стерлось до неузнаваемости. Было уже не разобрать не только слов, но даже на каком языке они были написаны. Возле камня стоял маленький синий стаканчик, полный шариковых ручек и карандашей — все ужасно грязное. Один-два, постаравшись, еще можно было пустить в дело. На стихотворение их бы явно не хватило, а вот на номер телефона — вполне.

Лора порылась в сумке и поставила в стакан сверкающую новенькую ручку. Теперь кто-то сможет написать побольше. Она даже добавила пару страничек из своей записной книжки. Будущее было чистой страницей, готовой отдаться всякому, кто придет после Бродского с желанием что-то сказать.

— В Индии тебя постоянно преследуют дети, — задумчиво сказала Лора. — Они все время просят «школьную ручку», это все, что они знают, как сказать. И просто повторяют с вопросительной интонацией: «Школьная ручка?» Это очень мило, даже трогательно, если у тебя есть ручки для раздачи. Если же нет — ты чувствуешь себя жадным, как Скрудж [109] .

Они пошли дальше. Под зонтиком было жарко, но все же не так, как снаружи. Дягилев и Стравинский оказались соседями. Могила Дягилева тоже явно была местом паломничества, но в несколько ином виде. На могиле поэта оставляли ручки; здесь вместо них оставляли балетки. Всего их было три — две левых и одна правая. И конечно, море записочек. Могила Стравинского была пустой и голой: никто не оставил там ни скрипки, ни пианино.

На набережной они подождали вапоретто. Не без труда втиснувшись в кормовой отсек, они глядели, как остров мертвых ускользает вдаль. Через несколько минут от него не осталось ничего, кроме тонкой ниточки земли в окружении моря и знойного неба.

Они сошли на Джудекке, едва поспев на ланч — буквально через пару минут ресторан прекратил принимать заказы. Официант посадил их за столик под зонтом прямо у края воды — идеальная обстановка для феноменально посредственной еды. Салат представлял собой порцию уже явно отвергнутого кем-то латука с половинками помидоров и пригоршней тертой моркови. Пенне [110] с томатным соусом походила на блюдо, которое можно самому приготовить из пакетика за десять минут, — Джеффа в детстве кормили чем-то подобным. Более непритязательную трапезу трудно было даже представить.

Они попросили счет. Мимо проследовала баржа, груженная бетономешалками и большим краном. За ней тащился паром величиной с целый квартал — такой мог заслонить собой всю «материковую» Венецию. Это океаническое судно противоречило своими размерами окружающей реальности; вряд ли можно было представить себе что-то еще больше. На его борту были машины, автобусы, грузовики. И люди — целый плавучий город. Буквы на боку — «МИНОЙСКИЕ ЛИНИИ» — наверняка можно было разглядеть из космоса.

Волны, порожденные этим монстром, атаковали набережную. Джефф и Лора шли по ней рука об руку мимо рыбаков, чьи позы говорили об отсутствии всякой надежды что-то тут поймать. В голове Джеффа проплыла мысль с легкой восточной окраской: лишь тогда можно стать хорошим рыбаком, когда сама мысль об улове покинет твой разум. Или же для этого нужно реинкарнироваться в треску или дельфина — желательно того, что у Лоры на заднице. Вода, мимо которой они шли, сверкала и поблескивала. Кто это там сказал, что не все то золото, что блестит? Он был чертовски прав, ибо позолоченная солнцем вода сверкала так, что впору было подумать, будто кроме сверкания она ни на что не способна. Но это, конечно, было не так — она качалась и волновалась, и действия эти порождали сверкание. Пока они ждали вапоретто, Джефф вдруг вспомнил, что у него с собой есть камера.

— Можно я тебя сфотографирую?

— Естественно.

— Я совсем про нее забыл. Надо было снять тебя на могиле Бродского.

Лора стояла у кромки воды. Без зонтика.

— Сделай что-нибудь. Ну, не знаю, какой-нибудь жест.

— А так плохо?

— То, что ты там просто стоишь, — это не жест.

Или все-таки…

— А так? — Она даже не шелохнулась.

— Идеально!

Он нажал на кнопку и сделал снимок. Она стояла там в своем синем платье на фоне синей воды. Он показал ей то, что получилось. Она глянула без всякого интереса.

— Тебе не нравится, когда тебя фотографируют?

— У меня как-то был бойфренд, который все время снимал меня на фото и на видео. Это было так скучно.

При упоминании бойфренда Джефф ощутил укол ревности. Хотелось бы, однако, взглянуть на фотографии, сделанные этим самым бойфрендом. Приметив мужчину с куда более дорогой камерой на шее — у нее был громадный объектив, а на ремне надпись большими четкими буквами: «Кэнон», — Джефф спросил, не согласится ли тот сфотографировать их с Лорой его собственным скромным аппаратом. Они сняли очки и стояли, улыбаясь и держа друг друга за талию, пока фотограф делал снимок с куда большей тщательностью, чем это было нужно. Мимо пролетела стая птиц. Щелкнул затвор. Джефф поблагодарил фотографа и взял у него камеру. Кадр был совершенно заурядный — просто еще одна пара в Венеции, улыбающаяся, с очками в руках, на фоне неба и воды, — всего лишь подтверждение того, что да, они были тут вместе и выглядели именно так.