Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси - читать онлайн книгу. Автор: Джефф Дайер cтр.№ 20

«Гипнотическая взаимосвязь между предметом и зрителем присутствует во всех картинах Джорджоне. Причины ее можно искать, с одной стороны, в бездвижности застывшей во времени сцены, а с другой — в твердости и пристальности взгляда изображенного человека… Неподвижность рождает ощущение беспокойства».

— Это… — он прочистил горло, — это действительно выдающаяся работа.

— Да.

Он протянул ей листок. Она осторожно вернула его в папку и аккуратно завязала тесемки.

— Думаю, вы понимаете, что у меня нет ни малейшего желания давать ее вашему журналу — какому бы то ни было журналу — ни за тысячу фунтов, ни за полторы… ни за сколько угодно.

— Я понимаю, — сказал Джефф. — Она очень личная.

Она внимательно посмотрела на него.

— Вы не слишком преданы своей работе, — сказала она. — Но зато вы все понимаете. С профессиональной точки зрения это недостаток.

Джефф пожал плечами.

— Ваш издатель тоже обладает этим качеством?

— В любом случае это не повод для увольнения. Особенно учитывая, что я фрилансер и, строго говоря, у меня нет работы, с которой меня можно уволить.

— Это вселяет оптимизм, — рассмеялась она.

Встреча подошла к концу. Они сошли вниз по прохладной, темной лестнице. Джулия открыла дверь. Джефф сказал спасибо и был уже готов пожать ей руку, но она наклонилась и поцеловала его в щеку. В этом не было ничего сексуального, и в то же время это не был стандартный континентальный поцелуй щекой к щеке, давно уже ставший условностью сродни рукопожатию. В нем была какая-то труднообъяснимая близость, причиной которой была не трава, и не само интервью, и даже не только что виденный им рисунок. Джефф попрощался, ступил наружу в то же пекло и услышал, как за его спиной гулко хлопнула дверь.

Он дошел обратно до причала на Кампо д’Оро, думая, уже в десятый раз на дню, что на улице, похоже, стало еще жарче. Вапоретто прибыл быстро и был непривычно пуст. Жара жарой, но из своего трехдневного проездного он выжимал все, что мог. Он погрузился на борт, нашел себе место на корме и полез в кучу бесплатных сумок за диктофоном, чтобы послушать, записалось ли интервью и что там вообще получилось. Но вместо диктофона он вытащил фотоаппарат. Черт! Он забыл сфотографировать Джулию Берман. И рисунок не добыл, и фотографию не сделал. Из трех задач он не сумел либо просто забыл выполнить две. А единственное, что он таки сделал — само интервью, — стало жертвой саботажа чертова диктофона, который был выключен в самой интересной его части. Джефф еще раз заглянул в сумки: по крайней мере, сам диктофон был на месте. Он впал в панику, мучась желанием выскочить на следующей остановке, помчаться назад, снова позвонить в дверь и — не станет ли она возражать, и не не слишком ли ее затруднит, если бы он… Хотя на самом деле все будет как с тем электронным письмом — Я больше не могу делать эту хренотень, которое он не отправил за день до отъезда в Венецию. Джефф и без всяких размышлений прекрасно понимал, что не сойдет на берег, не вернется обратно, явится в Лондон с пустыми руками и услышит от «Культур», что они больше не хотят, чтобы он делал эту хренотень, так как ему нельзя доверять. Он почти что слышал вопли Макса — даже самую простую вещь, которую его попросили, и не просто попросили, а наняли, за деньги, и ту не может сделать! И он знал, что, как только его официально избавят от необходимости делать эту хренотень, он поймет, как на самом деле мечтает и дальше делать ту же хренотень, от которой он еще вчера хотел отделаться. Если бы не трава, если бы можно было трезво все обдумать! Вот еще одна вещь, о которой приходится помнить, если куришь траву, — потому-то он и бросил постепенно это дело: когда ты укурен, непременно наступает такой момент, когда тебе позарез нужно быть неукуренным, когда нельзя быть укуренным, когда нужна ясная голова. Венеция текла мимо, сверкающая, мокрая, зелено-золотая. Многие гранд-палаццо были празднично украшены баннерами с рекламой мероприятий и выставок биеннале. Поглядев по сторонам, Джефф убедился, что вапоретто, успевший тем временем несколько раз пристать, уже был битком набит. Ладно, что теперь поделать с фотографией, которой он не снял? Ничего. Разве что выбросить ее из головы — вместе с беспокойством.

У Академии много народу сошло, но еще больше набилось обратно. Кораблик отплыл от пристани и ушел под мост. На другой его стороне Джефф увидел Лору, облокотившуюся на перила. Вокруг кружили голуби, ныряли под арку и скользили поверху. На Лоре было белое платье; кружевной зонтик бросал тень на лицо — ага, разумеется, это и в прошлый раз был зонтик не от дождя, а от солнца. Если бы она посмотрела вниз или хотя бы вдоль канала, то увидела бы его; но она глядела — улыбаясь — на своего собеседника, примерно того же возраста, что и Джефф, или чуть моложе. Даже одного взгляда было достаточно, чтобы по выражению ее лица, по устремленному на него взору и по его позе — одна рука на перилах моста — понять: это не стоп-кадр посреди долгой прогулки по городу в компании друг друга. Нет, эти двое столкнулись только что и случайно. Все это пронеслось в голове у Джеффа за долю секунды. Можно было позвать ее по имени. Он мог бы окликнуть ее… Он все еще спорил с самим собой на тему, стоит или не стоит это делать, когда — постепенно и вдруг — стало уже поздно что-то решать. Вот так всегда! Позвать ее и помахать рукой перестало быть возможностью и стало поводом для сожалений.

Он сошел с вапоретто на Салюте, отправился в отель и поднялся к себе в номер. Простояв минут пять под почти холодным душем, он напялил толстый, явно регулярно воруемый отельный халат и улегся на кровать. Ощущая лишь остаточный эффект травы — какое счастье! — он лениво листал одну из книжек по Венеции, подобранную для гостей отелем: щедрое издание тернеровских [76] видов города. Все они были полны света, который растворялся сам в себе, — воды и света, сливавшихся в экстазе; краски становились светом, а солнечное сияние нисходило языками пламени, парившими над водой. Некоторые краски были настолько прозрачны, что размывались лишь в намек на цвет. Хотя город узнавался с первого взгляда, сама идея невещественной Венеции — блистающего растворения воды и света, обращения всего в воздух, в танец струй — жестко противоречила реальным впечатлениям Джеффа. Больше всего его поразило в Венеции как раз то, насколько она была вещественной. И не только само место, но и обитающие в нем люди. Она была не из тех городов, где люди веками, поколениями рождаются, живут и умирают. Нет, тут всегда присутствовал стандартный набор персонажей, постоянное и неизменное население, лишь менявшее костюмы в соответствии с той или иной эпохой. Каждый здесь пребывал до конца времен в определенном возрасте и занятии, как увязшая в янтаре муха. Старик в бакалейной лавке по соседству — Джефф пару раз заходил туда, чтобы купить бутылку воды, в три раза больше и в три раза дешевле, чем те, что стояли у него в мини-баре, — явно был стариком-бакалейщиком уже не первую тысячу лет. Горничная тоже подвизалась на этом благородном поприще целую вечность. Они просто были тут. И то же самое происходило с городом, где они жили. Это было самое определенное место на земле, и в таковом качестве оно пребывало с начала времен, задолго до того, как оно предположительно появилось на свет. Возможно, Атлантида вовсе не исчезла под волнами моря, а просто снова вознеслась над ними в облике Венеции. Да, повсюду здесь была вода, текучая и акватическая, размывающая и растворяющая, но на ее фоне камни и здания казались еще осязаемее, еще вещественнее. Венеция не только выглядела так, словно пребывала здесь целую вечность, но и — несмотря на все истории о том, что каждый год она погружается в море на столько-то сантиметров, — внушала уверенность, что она будет стоять тут во веки веков, даже если ядерный Армагеддон превратит весь остальной мир в тернеровскую свистопляску горящей воды и обожженного воздуха.