Стрекоза ее детства - читать онлайн книгу. Автор: Мартен Паж cтр.№ 30

Жанетт вернулась с подносом в руках, принеся обед своему господину. Вся пища имела более или менее жидкую консистенцию, чтобы узник мог заглатывать ее, втягивая через соломинку, просунутую в замочную скважину. Что он тут же и проделал до неприличия звучно и вместе с тем с педантичной аккуратностью, так что ни одна капля томатного супа и пюре из ягнятины не осквернила драгоценную дверь. Как только хозяин закончил свой обед, Жанетт с подносом удалилась.

— Я думаю, вы не виноваты в том, что с вами произошло, поэтому было бы несправедливо относиться к вам с неприязнью. Вы все еще здесь?

Фио отвернулась от замочной скважины, в которой снова появился огромный красный глаз Гранвеля. Она принялась разглядывать красивые безделушки, расставленные по столам. Она уже начала привыкать к тому, что с ней разговаривают, не заботясь о том, слушает она или нет.

— Да, я здесь. Любуюсь обстановкой.

— Обстановкой? Обстановка! То, что вы видите, мадемуазель, это произведения искусства, а не обстановка. Конечно, я сознаю, это выглядит нелепо — все эти бесценные шедевры, разбросанные по всему дому. Но мне так хочется заразиться их гениальностью, заболеть тем безумием, что их породило. Их несметное количество свидетельствует лишь о том, что сам я опустошен и мертв, тогда как они преисполнены жизни. Не я обитаю в этом доме, а они — картины и скульптуры; здесь их царство. Рядом с ними я лишь безделушка, банальное и никчемное барахло. Я могу пораниться, заболеть, умереть — все это не страшно, ведь я продукт серийного производства, жалкий человечишка без всяких достоинств, который силился убедить мир в своей исключительности. Но не я, а они — эти творения — уникальны и обладают индивидуальностью; в них больше жизни, чем дано мне, и поэтому им ничто не должно угрожать.

— Нет ли у вас чего-нибудь попить? — как можно более деликатно поинтересовалась Фио, испытывая неловкость от того, что ей приходится перебивать человека, разглагольствующего за дверью.

В ответ Гранвель что-то проворчал и потряс колокольчиком — Жанетт не заставила себя ждать. Не оставляя Фио выбора, он потребовал принести стакан воды. Гранвель придерживался воззрений, близких учению свидетелей Иеговы, с той лишь разницей, что его философия не имела ничего против переливания крови, зато не позволяла ему отдавать деньги. По своей натуре он был редкостным скупердяем, и баснословное состояние позволяло ему с размахом проявлять собственное жмотство. Если посетители, безразличные к его влиятельности, начинали высмеивать его жадность, то он выставлял себя жертвой финансового расизма. Он страшно кичился тем, что вел образ жизни, никак не соответствовавший его банковскому счету, — он не сорил деньгами направо и налево, а потому не покупал минеральную воду, дорогой алкоголь или фруктовые йогурты. Эта скаредность, по его мнению, объяснялась не чем иным, как здравой скромностью кошелька. Фио отпила глоток воды и решила больше не рисковать — мутная жижа отдавала хлоркой. За дверью вновь раздались звучные раскаты голоса. От децибелов дверь содрогалась.

— Мы не являемся частью этого мира. Мы рождаемся, с грехом пополам живем, а потом умираем. Мы лишь недолговечные зрители, чьи глаза отражают картины Гойи; нам предначертано играть роль ушей, в которых звучат кантаты Баха. А истинным творениям остается только присутствовать на этом спектакле в их честь.

Фио слушала Гранвеля, стоя со стаканом воды в руке перед резной дверью. На нее произвело впечатление не то, что он говорил, а сама мизансцена, спровоцированная заевшим замком. Голос гремел где-то далеко-далеко, пробиваясь сквозь неприступные стены, словно доносился из средневековой темницы. Перекошенные от ужаса лица терпящих кораблекрушение, рты, разверстые воплями предсмертного отчаяния, — вся эта жуткая деревянная пластика придавала происходящему оттенок некоего проклятия. В свете этих адских мучений слова Гранвеля обретали фантастическую и тревожную рельефность. Но поскольку о Фио он уже явно и думать забыл, то девушка отправилась на веранду прогуляться среди орхидей. Она и там прекрасно его слышала, но на расстоянии его грубый голос терял свою оглушительную мощь. Многозначительные бурчания Гранвеля растворялись в комнате подобно чересчур концентрированному аромату освежителя воздуха.

— Конечно, этот старый разбойник Амброз воспользовался случаем, чтобы его имя подольше витало в будущем. Потому-то вы и здесь. Я не видел ваших работ. И кстати говоря, не уверен, что хотел бы их увидеть. Ведь все наперебой только и кричат, что о вашей выставке в Милане, газеты соревнуются в славословии на ваш счет, восторженно расписывая вашу жизнь золушки, и вас саму, и ваше творчество. Вы уже коронованы. И если бы мне теперь попались на глаза ваши картины, я не смог бы их оценить — мое сознание замутнено всей этой хвалебной болтовней людей, которых я или уважаю, или презираю. Так что мое мнение не будет играть роли. Время сделает свой выбор. А критик, он всегда критикует, потому что он воспитан художниками. Мы живем в эпоху, когда художник творит, имея в виду критика, который будет оценивать его творчество. Все это вздор. И Амброз это знал. А Серве, как всегда, попался в его ловушку. Но не я! Я не стану вас ненавидеть, хотя Аберкомбри был моим врагом. Нет, это было бы слишком просто.

Гранвель замолчал. Фио услышала, как он натужно переводит дух и из его надорванного усилием горла вырываются сиплые и тягостные звуки. Она представила его — потным, привалившимся спиной к двери, в рубашке, заляпанной пищей и слюной. Он громко прокашлялся и сплюнул мокроту в бумажный носовой платок.

— Знаете, я видела Амброза Аберкомбри всего один раз в жизни… — рассеянно проговорила Фио.

— Мерзавец. Он держал вас наготове. Знаете, кто вы? Он вас припас на случай своей смерти. Теперь благодаря вам он живет. Художником по собственной воле не становятся, так же как, например, убийцей. Но приготовьтесь, вас еще заставят за это заплатить. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю. Однажды я заметил, что никакого таланта у меня нет, но было слишком поздно — к тому времени я уже был знаменит. Они думают, что отреклись от меня. А я не знаю, как мне их благодарить за то, что они дали мне повод исчезнуть. Если вы действительно такая, какой вас представляют, то они еще отомстят вам, причем самым гнусным образом, поскольку отомстят за гениальность, продолжая вас любить. Они отомстят вам за то, что вы лучше их. Опасайтесь их любви — она лишь марионетка ненависти.

— Мне кажется, вы все видите в слишком мрачном свете… Вам не стоит беспокоиться.

— А я и не беспокоюсь, просто я отлично знаю, что будет дальше. Мне жаль вас. Мне жаль вас, поскольку вас ждет успех и совершенно незнакомые люди станут вас обожать и носить на руках. Перед вами распахнуться все двери. И именно тогда, когда весь мир падет к вашим ногам, вы познаете свое одиночество. Вас начнут добиваться мужчины, но не ради вас самой, а ради того божества, которое они себе вообразили; и ради любования самими собой в зеркале глаз этого божества. Они полюбят вас за ваше творчество, а вернее, за те его элементы, которые окажутся им наиболее близки и понятны, которые подтвердят верность и оригинальность их собственных взглядов и лишний раз позволят полюбоваться самими собой. А самое страшное, что постепенно вы попадете в зависимость от этих ничтожных знаков внимания. Но осознаете это только тогда, когда вас станут все реже и реже приглашать на телевидение и презентации. Тогда-то сказка и кончится — и вы вдруг почувствуете острую нехватку этого всеобщего внимания, которому не придавали никакого значения, но будет поздно. Возвращаясь домой, вы будете молить о том, чтобы мигал красный огонек автоответчика, вы будете по сто раз на дню проверять почтовый ящик в ожидании приглашений на такие вечеринки, на которые вы раньше ни за что бы не пошли. В один прекрасный день вас заменят на что-нибудь посвежее, новый молодой талант займет ваше место, и тогда вы почувствуете, как в вас зреет зависть и другие гнусные чувства, каких вы и заподозрить в себе не могли. Вы на себе ощутите, что такое конкуренция в этом мире. Все вокруг — сплошной соблазн и конкуренция.