Освещенные аквариумы - читать онлайн книгу. Автор: Софи Бассиньяк cтр.№ 11

Клер перевела дух — к ней вернулась способность нормально дышать.

— Да, — проговорила она, — я думаю, есть люди, которые одним фактом своего присутствия, своей способностью слушать других заставляют нас выделывать всякие пируэты. Мы разливаемся соловьем и сами поражаемся силе своего красноречия. Это как в спорте. Если перед вами бежит более быстрый соперник, вы тоже бежите быстрей. А в обратном случае… — Она бросила взгляд на окно Луизы. — А в обратном случае это не жизнь, а дремота. Между нами говоря, стоит ли стараться поразить дурака?

Она произнесла это с дрожью в голосе. Своим высокомерием она и так разогнала от себя почти всех друзей. Осталась пара-тройка — тех, кто терпел ее выходки потому, что не считал себя их мишенью. Но Ишида, думала она, непроницаем для ее сарказма.

— Кроме того, можно — сознательно или неосознанно — повести разговор так, чтобы собеседник не сказал ничего личного. Это своего рода тирания, заставляющая его держаться на расстоянии.

— Это вы обо мне? — с ноткой беспокойства в голосе спросила она.

— Я просто продолжаю вашу мысль. — Сказав это, Ишида поднялся и исчез на кухне, унося с собой несколько опустевших горшочков.

Клер, засмеявшись, крикнула ему вслед:

— Не мне учить вас официальному этикету!

Он ничего не ответил. Но она не волновалась. В этот вечер она испытывала абсолютное доверие к Ишиде — и к себе самой.

Воспользовавшись его отсутствием, она вернулась к подглядыванию в окна. Гостиная Блюаров опустела; гости и хозяева перешли в столовую. Свет у верхнего соседа погас. Клер чувствовала благодарность к этому человеку за то, что он, даже не подозревая, как мог ей навредить, оставил ее в покое. Вернулся Ишида и уселся напротив Клер, гибкий и проворный, как мальчик.

— Над чем вы сейчас работаете? — спросил он.

— О, одна специальная книга. Об остеохондрозе.

— Как поживает ваш издатель? — продолжал расспрашивать японец.

Клер успела настолько подробно описать ему Леграна, что казалось вполне нормальным, что Ишида интересуется, как у него дела.

— Да так себе. Слишком много времени тратит, глазея на голубей. Выглядит паршиво и сказал, что собирается меня уволить. — Ишида вытаращил глаза, но Клер его успокоила: — Он грозит мне увольнением примерно раз в полгода. Я его раздражаю. — Она налила в синюю фарфоровую чашку немного горячего чаю. — Мне стало известно, что у него нелады с женой. Слышала, что он собирается разводиться, но не верю. Слишком много сложностей, слишком много общих интересов… Я ее несколько раз встречала на вечеринках. Как говорится, красивая женщина. Тощая, стервозная, шикарная. Типичная модель с улицы Бак или Университетской. Она меня возненавидела с первого взгляда. Мы принадлежим к разным мирам. Моя вялая экзотика ее не воодушевляет — недостаточно эстетики. К тому же мне всегда будет на двадцать лет меньше, чем ей! Честное слово, иногда мне кажется, что она ненавидит меня с такой силой, что чуть не плачет, стоит ей меня увидеть. Легран жутко в нее влюблен. Они — одного поля ягоды, настоящие соратники по оружию. Но она его прикончит, если и дальше будет выдвигать к нему требования, более разумные для молоденькой девушки.

Она в упор посмотрела на Ишиду. Ей немного надоело говорить одной.

— В традиционной Японии, при императорском дворе, — начал тот, — запрещалось стареть. Взгляните на гравюры. Проходят века, бежит время, но лица и наряды не меняются. Мои предки обладали таким развитым чувством красоты, разрушаемой временем, что всегда изображали пожилых людей в карикатурном виде безобразных стариков.

— Если не двигаться, время останавливается. — Клер произнесла это с напускным безразличием, в которое Ишида не поверил ни на секунду.

— Это химера, и вам это прекрасно известно. Постоянство, как мы называем это в Японии, — всего лишь идея, не более того. Мы живем и умираем, как все прочие люди. Мы еще дети, — добавил он, и в его голосе прозвучала непривычная дрожь.

— Дети-вундеркинды! — уточнила Клер.

И, словно делясь друг с другом опытом осознания времени, они надолго замерли, сидя по-турецки лицом к лицу и уставив взоры на дно чайных чашек. Наблюдай за ними в эту минуту кто-нибудь из жильцов дома, он был бы поражен неподвижностью Клер и Ишиды — двух темных фигур, омываемых звездным светом на черном фоне фасада.

Она вернулась к себе поздно, сразу легла спать, поднялась рано утром, не помня, что ей снилось, и села завтракать с газетой, не открывая окна. Вот уже несколько дней она придерживалась жесткого графика работы, не оставлявшего места для неожиданностей. Организованная, сосредоточенная, деятельная — вот какой она стала. Казалось, даже небо, неизменно голубое, сообщало ей малую толику того постоянства, о котором накануне рассуждал Ишида.

Приведенная трудами венгерского мастера в божеский вид, квартира Клер успела покрыться патиной, как будто со времени ремонта прошло не четыре года, а все сорок. Обилие предметов и разнородных безделушек производило впечатление, что здесь живет человек с яркой личной историей, с богатой генеалогией, человек, немало поездивший по свету. Но это было обманчивое впечатление. Просто-напросто Клер никогда ничего не выбрасывала. После истории с «картонной коробкой» она зареклась использовать дом родителей в качестве временного склада своего имущества. За несколько лет до того огромная обувная коробка с надписью: «Вещи Клер», оставленная ею в шкафу своей девичьей спальни, очутилась в «Эммаусе» [11] . «Ну извини», — небрежно пробормотала мать, глядя на нее отсутствующим взглядом. Огромное количество книг, тесно уставивших дешевые полки, фотографии писателей в рамках, мебель с бору по сосенке — все это наводило каждого, кто входил в квартиру Клер, на мысль, что он попал к человеку весьма преклонных лет, прожившему насыщенную жизнь, но к старости решившему стать затворником. Она об этом знала и ничуть не возражала, что ее принимают за представительницу совершенно другой эпохи, пусть даже ее жилье казалось грязноватым.

Гостей она приглашала крайне редко. Даже Ишиду, которому всего-то и надо было, что пересечь двор. Она терпеть не могла оставлять чужих людей сидеть в гостиной, пока она на кухне варит кофе. Боялась, что они схватят какую-нибудь книгу и скажут: «Возьму почитать». Не хотела, чтобы посторонние смотрели на ее кровать. Стеснялась доносившихся с кухни пищевых запахов. Терпеть не могла, чтобы кому-то еще помимо ее воли стало известно, как она живет. Пустить к себе в дом чужого — все равно что отдать руль своей машины незнакомому человеку: ну и что, что он выглядит добропорядочно, а вдруг он лихач?

Каждое утро, приняв рискованно горячий душ, она включала стиральную машину и складывала в плетеный короб чистое белье, накануне вывешенное для просушки на металлический карниз над ванной. Затем садилась за письменный стол, заваленный словарями и справочниками. К помощи компьютера она прибегала неохотно, только в случае крайней необходимости. Книги казались ей более надежными. Утро за работой пролетало быстро. Книга Дитриха оказалась хорошо и убедительно написанной. Авторские рисунки изображали мужчин и женщин в различных позах, которые немедленно хотелось принять самому, такими они казались простыми. Впрочем, Клер узнала некоторые из них — Дитрих учил ее, и она помнила, что это было больно.