Рубинфайн сказал:
— В конце концов все друг от друга уходят.
Алекс нахмурился:
— Ты, мыслитель. Никакой это не конец. А просто точка, на полпути. Понял?
— Только Господь Бог постоянен, — заявил Рубинфайн и выхватил перечницу из руки Джозефа, когда тот уже сам начал трясти ею над тарелкой. — Все, что Он дал нам, имеет свой конец. Кончается здесь. А не там. — Он показал на небо. — Это его дар нам — что все кончается. А теперь вы можете мне сказать: «Да, хорошенький дар, но можно мне вернуть его или обменять на что-то другое?» И на это я вам скажу…
— Руби, это надо срочно записать, а? — простонал Джозеф. — Для кого ты эту речугу приготовил?
— Для одной группы в хедере. На следующей неделе с ними занимаюсь. — Рубинфайн отхватил зубами кусочек ногтя и выплюнул через ограду. — От десяти до четырнадцати лет. Не понравилось? То есть я хотел еще сказать…
— Не то чтобы не понравилось… Руби, просто я представил, что мне четырнадцать лет и со мною так говорят… Нет, слушай, все правильно. Но ты словно вбиваешь в мозги какие-то истины. А ручка у тебя есть? Давай разберемся, разложим все по полочкам.
— Надо бы еще яиц пожарить… — задумчиво промолвил Адам. — Алекс, пойдем, поможешь мне.
Он пошел якобы на кухню, но потом повернул в гостиную. Прежде всего крепко взял Алекса за плечи. По глазам всегда можно судить о человеке. Именно таким был взгляд Адама. Открытый, озорной, со смешинкой, честный до невозможности. Взгляд человека, который всегда ощутит твою боль, как свою собственную.
Алекс сунул руки в карманы, как школьник, смущенный неожиданной просьбой.
— Ты готов? — спросил Адам.
— К чему?
— К сегодняшнему вечеру!
— О-о… вроде… да, конечно.
— Видел рабби Барстона? Будет от него толк?
Лицо Алекса приняло беспомощное выражение, взгляд Адама тоже погас, и в нем появилось то самое безмерное разочарование, которое охватило его сестру несколькими часами раньше.
— Меня это мало трогает. — Алекс вытащил руки из карманов и упал на диван. — Для меня все это — одни слова, и ничего больше.
Адам смутился:
— А разве есть что-то важнее слов?
Он опустился на колени, где стоял. Алекс слегка струхнул: вдруг придется вместе медитировать или молиться, а теперь он уверился — еще больше, чем раньше, — что ни то, ни другое на него не действовало, больше того, он в них совершенно не нуждался. Он хотел жить в этом мире, и пусть будет что будет: кончаются любовные связи или долгие романы, этапы жизни или вся она целиком, хотел видеть рядом безмерное разочарование или непрекращающуюся войну. Ему нравилась такая постоянная война. Он упивался ею. Ну и пусть будет.
— Что-о?.. Ты уронил — ох, это твоя записка, — проговорил, поднимая листок, Адам. Он встал и сел на диван. — Вся смялась. — Он передал бумажку Алексу. — Собирался и свою принести. Хотя и твоя как раз для меня.
Алекс еле вспомнил эту записку, которую накануне вечером приколол к стене. Взял ее у Адама и расправил листок на столе.
— Похожи, правда? — искренне спросил Адам. — То есть ты пишешь точно так же.
Алекс нахмурился. Взял ручку, программу телепередач и расписался на обратной стороне ее обложки.
— Как две капли воды, — промурлыкал Адам. — Его «т» точно такое же, как твое, и «м» с завитком тоже.
— Я часто пробовал его копировать. — Алекс прикоснулся к записке, вспоминая. — Просил его писать так, чтобы я мог повторить. Заставлял писать снова и снова, чтобы видеть, как движется его рука. Его маленькие ручки. Такие страшно маленькие и… — Алекс не успел закончить, потому что дверь снова начала открываться. Он взъерошил свои волосы. — Я думал, — голос его дрожал, — я думал, ты говорил все это, чтобы мне полегчало. Но мне не полегчало. Рассказал Эстер о Бут, но это не помогло. И это дело вечером, разговор с рабби Барстоном, ни то, ни другое никакие проблемы не решает, ни от чего не исцеляет. Я тоскую по нему. Все еще по нему тоскую. Все время. Тоскую очень сильно. И ничто не помогает.
— Я сказал, что все должно стать лучше, а не твои ощущения. — Адам говорил предельно серьезно. — И все становится лучше, даже если ты этого не чувствуешь.
Алекс беззвучно рассмеялся и слегка куснул губу:
— А что может быть хорошего, кроме как ощущать хорошее? — Он покачал головой. — Адамчик, в том-то и суть хорошего. А ты никак этого не понимаешь. Какие-то символы тут ни при чем. Хорошее надо чувствовать. Хорошее — в этом мире.
Адам согласно развел руками, но, как и всегда, связывающая их религия, это их общее пристанище, средоточие покоя и ясного переливчатого света, осталась неизменной.
Алекс вздохнул и встал, чтобы взять с полки Адамову коробочку с травкой, которая закрывала нижнюю половину пачки принадлежащих Адаму автографов.
— Я тут подумал, — осторожно промолвил Адам, — что можно бы какой-то автограф Китти положить в особое место, если захочешь, если у тебя что-то еще осталось. Ну, как знак уважения к ней. Да так и надежнее — если ты намереваешься все, что у тебя есть ценного, когда-то продать. То есть если тебе эта идея не нравится, то…
Алекс рассмеялся.
Адам нахмурился и почесал голову. В эту же секунду солнечный луч словно раздвинул шторы и разделил комнату на параграфы светящейся пыли и предложения тени. Если что-то и может внушить веру, то именно это. Так кстати. Так вовремя.
— Я их все продал, — довольно сказал Алекс и сделал небольшую паузу. — Ничего не осталось. Адамчик, у тебя нимб вокруг головы.
Алекс открыл коробочку и немножко в ней порылся в поисках подходящего комка.
Адам внезапно встал и закрыл коробку:
— Слушай, давай сегодня не будем. Пусть голова останется свежей. Пусть мы будем там полностью, а?
— Хм-м-м. — Мыслями Алекс в этот момент был, как любят говорить учителя, где-то в другом месте. Солнце словно вымыло стену, и все в комнате стало другим. Ощущения тоже изменились. Так уж действует солнце.
— И что касается Эстер. Ты знаешь, что ей это не нравится. Хочет, чтобы мы бросили. Сама боится тебе говорить, но я знаю, что она этого хочет. От нас обоих. Хотя даже не знаю, что тут сказать. Непростой вопрос. Здесь я нахожу понимание. — Адам показал на международном языке жестов, что у него просто нет слов от восхищения (наклонил подбородок и посмотрел в потолок). — Мне открывается Шхина. Все вокруг наполняется смыслом. И я взлетаю. — Он взял у Алекса коробочку и положил ее обратно на полку. — Но сегодня другое дело. Надо нам быть в хорошей форме. В полном смысле слова.
Алекс нагнулся за запиской, выпрямился и вытащил из-за автографа Джимми Стюарта щепотку кнопок с голубыми шляпками. Потом расправил записку и прикрепил ее кнопками к стене, прямо на солнечном пятне, посередине и немного выше автографов известного философа Людвига Витгенштейна и знаменитой писательницы Вирджинии Вулф.