Краузер оттолкнулся от стола и вплыл в комнату, на несколько мгновений посерьезнев. Рельефная жилка, которая змеилась от его виска к мочке левого уха, надулась, словно от злости.
— А теперь предоставьте слово мне, мисс Тан. Я не больше сумасшедший, чем ваша мамаша. Терпеть не могу две породы людей: попрошаек и охотников за автографами. Суть дела в том, что мисс Александер никогда ничего не посылает, если это не делаю для нее я. А я ничего не посылал. В этом вся фишка. У мисс Александер нет времени для охотников за автографами. Она — ярчайшая звезда на небосводе, как принято говорить в таких случаях. «Хум-Хум Дингер из Дингерсвиля»
[82]
. Я здесь как раз для того, чтобы защищать мисс Александер от таких, как вы. И на этом поставим точку. Леди! Джентльмены!
И их проводили до двери.
2
Середина Рёблинга. Здесь широкая, симпатичная улица круто идет в гору, и святой гражданской обязанностью всех местных жителей является разгребание снега. Хани и Алекс целый день мотались взад-вперед по этой улице, задавали вопросы в магазинах, заглядывали в соседние переулки. Каждый ждал, что другой скажет: «Хватит». Когда они в восьмой раз проходили мимо одной кафешки, Алекс пожал плечами, обнял Хани за талию, и они зашли погреться. Вокруг кипела своя жизнь. Мимо пробежал, крича по-испански, какой-то мальчишка. Он нырнул за джип, увернулся от снежка, который бросил его старший брат, и сам залепил ему комком снега в шею. Темнокожие дети церемонно заходили в церковь. По улице прошел даже один раввин. Попадались ужасные толстяки, но их было немного. Специальная машина разбрасывала розоватую песчаную смесь, словно посыпала мостовую сахарной пудрой. Это был нужный им конец Рёблинга: вдоль переулков выстроились благообразные кирпичные особнячки с осыпающейся облицовкой из бурого песчаника, которые выравнивают свои убогие ряды на окраине квартала и пропадают как раз перед началом негритянских районов, и даже одного еврейского. Известно, что по крайней мере один знаменитый американский романист жил здесь. Его можно было лицезреть на обложках в витрине местного книжного магазина, а иногда и во плоти, когда он появлялся собственной персоной и звал юных американцев поиграть с ним в баскетбол.
На самой вершине холма приютился Рёблингский зоопарк. В нем даже толстозадая капибара или семейство сусликов могли вполне законно считать себя звездами местной сцены. Все змеи расползлись в неизвестном направлении. Тигров там никогда не водилось. По воскресеньям зоопарк привлекал только чуждых условностей хипстеров, знатоков джазовой музыки, которые искали здесь повода отвлечься от тяжелых, похмельных мыслей, а может, ловили кайф, наблюдая за рысканьем томящихся в неволе американских зайцев. Хани и Алекс видели из окна своей кафешки этих по-своему милых, вызывающих сожаление молодых людей, которые никогда никуда не спешат. Неуклюжие, ссутулившиеся, симпатичные, одетые в дедовские пальто, поднимающиеся под снегом вверх по склону.
— Так значит, — Хани неловко хлебнула кофе, и капли полетели вниз, — у нее сегодня операция? И это не опасно, да? Иначе бы ты там точно остался.
Алекс и Хани по очереди убеждали друг друга, что замена кардиостимулятора — обычная, рутинная процедура. Они оба говорили «рутинная процедура», позаимствовав эту фразу из какого-то телешоу. И всецело с этим соглашались («Да», «Конечно», «Не о чем и говорить»).
— Все именно так — я выяснил. Кое-кого порасспрашивал, кое-что мне рассказали. Всегда так делаю. Вообще-то… у меня отец был врачом.
— Да? А чем он сейчас занимается?
— Вертится в своей могиле. Умер.
— О, извини, пожалуйста.
— Так и должно было случиться. Ты там сразу сделала ошибку. Ой… — Тандем поставил на стол свою чашку и потянулся к дымящейся кружке Хани, покрытой охристыми узорами. — В чем дело? Почему она красивее моей?
Хани собрала ложкой пену с поверхности своего кофе и поднесла к его рту:
— Слушай, у тебя не кофе, а не знаю что, только черного цвета. Любишь сам себя лишать удовольствия. Что толку пить эту бурду? Думаешь, выгадал? Ошибаешься. Никакой выгоды тут нет. А вот, попробуй — здесь и шоколад, и кофе мокко, и карамельная крошка. Попробуй, как вкусно, правда? Всего понемножку, взбитые сливки, чуть-чуть кофейного ликера, и ириска на самом верху…
Алекс открыл рот и послушно отведал волшебного напитка.
— Правда вкусно? — спросила Хани. Алекс только беспомощно кивнул. — Видишь, если есть возможность словить кайф, не стоит отказываться. Снова мой дзэн. Пользы от этого кофе никакой, но так приятно его пить. Когда настанет мой последний час, включу его в список наслаждений, которые прошли через мою жизнь. Или вошли? Вошли в жизнь? Так правильно?
Алекс округлил глаза, как знаменитый комик Бастер Китон:
— Так хорошо, аж до боли.
Хани хохотнула, опустила лицо вниз и подняла его уже украшенное усами из взбитых сливок:
— Забавно… Если когда-то получаешь удовольствие, истинное удовольствие, так приятно его растянуть. Это не что-то. Это — нечто.
— Надо тебе выступать на рекламном канале. Им там буддистов не хватает. На самом деле я думаю…
— Краузер!
— А?
Хани взяла оставленную кем-то газету и прикрыла ею окно. Сквозь анонсы новостей (один негодяй сбежал со своей падчерицей) смутно виднелся Краузер — на ярком солнце человек и текст газеты сливались в причудливый коллаж. Краузер вознамерился перейти улицу в самом опасном месте, на нем был плащ на меху с откинутым капюшоном, а руки он расставил в стороны, словно это могло остановить несущиеся по улице машины. Он на мгновение пропал из виду, скрытый рекламой, обещающей оживить вашу память, и вынырнул посередине статьи о политическом скандале.
В наши дни и шагу не ступить, не понять человека без киношных жестов и словечек, которые окружают нас везде и повсюду. Хани только фыркнула, когда Алекс театрально вжался в стену и привстал на цыпочки. Но потом и сама она сделала пару выразительных жестов и даже попыталась присвистнуть. Скоро выяснилось, что шляпа Краузера соединена с транзисторным приемником — провод шел по полям, потом за ухом и опускался в карман, — Краузеру было не до них, потому что им завладели политические новости, причем особого рода («Зимбабве! — воскликнул он, вдруг повернув в тихий переулок. — Он теперь в Зимбабве?»).
У четвертого дома он остановился. Что-то выключил у своего уха. Хани и Алекс шли за ним по пятам. Они увидели, как Краузер поднялся по ступеням столетней давности особняка, позвонил и вошел в открывшуюся дверь, которая тут же за ним закрылась. Как настоящие детективы, они внимательно следили за тем местом, где он только что был, бегали туда-сюда и дышали себе в ладони. Алекс скатал косячок с травкой.
— Смех да и только. Не может она здесь жить.
— Почему не может?