— Так ты, значит… не читал? — встревоженно спросил Ранил.
— Слушай, я что, по-твоему, должен покупать всякое дерьмо? Вот еще!
— Ага, вот еще! — сказал Хифан.
— Очень надо! — сказал Раджик.
— Гнилая тухлятина, — сказал Ранил.
— За двенадцать девяносто пять — еще чего! — сказал Дипеш.
— Более того, — поставил точку Миллат, несмотря на свои растущие акции, — богохульство есть богохульство, на хрена его читать?
* * *
А тем временем в Уиллздене Самад Икбал громко, перекрывая голос диктора вечерних новостей, выражал аналогичное мнение.
— Ни к чему это читать. Нужные отрывки мне фотокопировали.
— Напомните моему мужу, — обратилась Алсана к диктору, — что он даже не знает, о чем в этой книге идет речь, поскольку сам он застрял на букваре.
— Снова тебя прошу: помолчи, дай посмотреть новости.
— Я слышу чьи-то вопли, но это не мой голос.
— Женщина, ты не понимаешь? Происходит главное, что вообще может с нами случиться в этой стране. Момент самый что ни на есть поворотный. Ключевой. Великий час. — Самад понажимал на кнопку и прибавил звук. — У этой Мойры, как ее там, каша во рту. С такой дикцией только новости читать.
Мойра, окрепшая на полуфразе, сообщила:
— …автор отрицает обвинения в богохульстве, заявляя, что в книге говорится о борьбе светского и духовного мировоззрений.
Самад фыркнул.
— Борьбе! Где тут борьба? Вот я прекрасно справляюсь. Все клетки серого вещества в порядке. Никаких эмоциональных расстройств.
Алсана с горечью рассмеялась.
— У моего мужа в голове каждый день Третья мировая война, поэтому все…
— Нет-нет. Борьба исключена. Чего он болтает? Увяз в своей рациональности. О, рациональность! Западная супердобродетель! Нет-нет. На самом деле это просто оскорбительно, унизительно…
— Знаешь, — оборвала его Алсана, — когда мы встречаемся с подружками, мы всегда стараемся найти общий язык. Вот, допустим, Мохона Хоссейн ненавидит Диварджиита Сингха. Все его фильмы до единого. Аж трясется, когда его видит. Ей нравится тот дурак с ресницами как у девчонки. Но мы идем на компромисс. Не жжем друг дружкины видеокассеты.
— Это совершенно разные вещи, миссис Икбал, абсолютно из другой оперы.
— О, в Женском комитете накаляются страсти — Самад Икбал демонстрирует свои обширные познания. Но я не Самад Икбал. Я себя контролирую. Я живу сама и даю жить другим.
— Вопрос тут в другом. В защите своей культуры, ограждении религии от поругания. Впрочем, тебе некогда задаваться подобными вопросами. Ты слишком занята жеванием индусского умственного попкорна, чтобы задумываться о своей родной культуре.
— Моей родной культуре? И что это такое?
— Ты бенгалка. Веди себя соответственно.
— А что такое «бенгалка»?
— Оторвись от телевизора и посмотри в словаре.
Алсана достала третий том («Багамы — Брахман») из 24-томной энциклопедии «Ридерс Дайджест» и, отыскав нужную главку, прочла вслух:
Подавляющее большинство жителей Бангладеш — бенгальцы, современные потомки индо-арийцев, пришедших на эти земли с запада тысячи лет тому назад и смешавшихся с различными группами местного населения. К этническому меньшинству можно причислить народности чакма и монголоидные (они живут в горах Читтагонгского района); санталов, преимущественно потомков мигрантов из современной Индии; а также бихарцев, мусульман небенгальского происхождения, мигрировавших из Индии после ее раздела.
— Вот так-то, мистер! Индо-арийцы… получается, что я западный человек! Что ж мне теперь, слушать Тину Тернер и рядиться в коротенькие кожаные юбчонки? Тьфу. Это говорит лишь о том, — сказала Алсана, показывая свой английский язык, — что если забираться все дальше в прошлое, там легче найти подходящий запасной мешок для «Хувера», чем чистокровного представителя какого-нибудь народа или оригинальную религию на всем земном шаре. По-твоему, англичанине существуют? Настоящие англичанине? Это все сказки!
— Ты сама не знаешь, о чем говоришь. Ты лишена корней.
Алсана потрясла энциклопедией.
— Ах, Самад Миа. Ее ты тоже сожжешь?
— Послушай, давай это отложим. Я слушаю важные новости. Серьезные выступления в Брэдфорде. Так что будь добра…
— О Господи! — вскрикнула Алсана и с помертвевшим лицом упала на колени перед телевизором, тыча пальцем то в горящую книгу, то в знакомое лицо, улыбающееся ей в камеру: ее чокнутый второй сын скалился под рамкой с фотографией ее первенца.
— Что он делает? Он сошел с ума! Что он о себе возомнил? Почему он сейчас там? Он обязан быть в школе! Неужели настал день, когда дети сжигают книги? Не может быть!
— Я тут ни при чем. Ключевой момент, миссис Икбал, — холодно сказал Самад, откидываясь на спинку кресла. — Ключевой момент.
* * *
Когда вечером Миллат вернулся домой, в саду позади дома пылал огромный костер. Все его мирские сокровища, все состояние, терпеливо сколачиваемое четыре года будущим и действительным раггастани, все до единого альбомы, постеры, коллекционные футболки, клубные флайеры за два с хвостиком года, красивые легкие кроссовки «Эйер Макс», номера «2000 AD»
[63]
с 20-го по 75-й, фотография Чака Ди
[64]
с автографом, невозможно редкий диск Слик Рика
[65]
«Привет молодым», «Над пропастью во ржи», гитара, «Крестный отец-1 и 2», «Злые улицы»,
[66]
«Бойцовая рыбка»,
[67]
«Собачий полдень»
[68]
и «Шафт в Африке»
[69]
— все было сложено в погребальный костер, который теперь превратился в дотлевающий курган из пепла, плюющийся то пластиком, то бумагой, — дым выедал мальчику глаза, и так уже полные слез.
— Каждый должен извлечь урок, — несколькими часами раньше сказала Алсана, с тяжелым сердцем зажигая спичку. — Либо все священно, либо ничто. Жжешь чужие вещи — теряешь то, что дорого тебе. Рано или поздно каждый свое получит.
10 ноября 1989
Рухнула стена. Заметное событие. Исторический момент. Никто не знал, кто построил эту стену, кто ее сейчас ломал и хорошо это или не очень; никто не имел представления, какой длины и высоты была стена, почему люди гибли, пытаясь через нее перебраться, перестанут ли они гибнуть теперь, но все равно это было очень познавательно; отличный повод собраться. В четверг вечером Алсана и Клара наготовили еды, и все уселись перед телевизором смотреть, как вершится история.