Превед победителю - читать онлайн книгу. Автор: Анна Козлова cтр.№ 71

В день, когда сортир кружился в пламенном вальсе, лицо Жанны блестело, как озеро. Оно было гладким, и летний пот сережками стекал на маленькие уши. Через тринадцать лет Лев снова увидел это лицо — теперь похожее на кухонную тряпочку. Все лица через тринадцать лет казались ему тряпочками, но если мамашино было тряпочкой неряшливой, скомканной, в мыльной пене, зашвырнутой на ребро батареи, то Жаннино, напротив, оказалось тряпочкой чистоплотной, промытой и сухо разглаженной.

И снова Жанна висела на заборе. Не особенно располневшая, она могла сойти в темноте за кенгуру, таким пухлым кошельком одарили ее годы. Речь снова шла о свекре, который никак не умирал, даже после двух инфарктов. «Он делает это долго, — говорила Жанна, и Лев заметил голосовые связки, дрожавшие под ее шеей, как две веревочки, — чтобы я ничего не пропустила». Свекр был из той породы стариков, которые считают, что стоит им высказать свое мнение, как все недоразумения сразу разрешатся. Ему было лет триста, под вечер он выкатывался на своем кресле и сидел на веранде, шамкая, как будто ел воздух.

Лев шел к Жанне один, обрывая травинки, специально шаркая. Он думал с примирительной неприязнью, что мир принадлежит старикам, а юность — лишь возмездие.

— Ты будешь чай с лимоном или с этим мерзким козьим молоком? — спросила она.

Он насмешливо, с непонятным вызовом поставил на стол коньяк.

Через час Жанна наплывала через стол парными щеками и улыбалась. Из нее щурилось что-то женское, банное, как теплый дым, как кот, которого она пригрела на чуть расставленных коленях. Она затягивалась этим сахарным бессилием, ее лицо было уже не озером, нет, прудом, и рот казался кувшинкой на пруду. Он то стягивался в зеленый узелок, то распускался и пускал морщинистые круги.

— …с этим балетом, с Т., знаешь, у меня вся жизнь как в жопу улетела, — говорила Жанна и опять улыбалась. — Хотя, что эта жизнь? Все одинаково заканчивается — дерьмом.

— Распространенное мнение, — сказал Лев.

— Распространенное? — она хихикнула и вдруг подмигнула. — У людей оно аппетита не отбавляет.

Лев взялся за бутылку с пьяной размашистостью — вскрикнув, полетел на пол нож.

— Нам мужиков не надо! — выразила свои соображения Жанна.

Ухмыльнувшись, Лев сполз под стол и встал на четвереньки. Было темно. Опасаясь комаров, Жанна зажгла только настольную лампу, а она светила бледно, как недозрелый лимон. Пахло погребом, многолетней копотью плиты, рыбешкой, которую валял по полу кот, и даже козьим молоком, разливаемым, расплескиваемым на протяжении тринадцати лет. К ладоням сразу прицепились пыльные хвосты, под коленками скрипело, и Лев на секунду подумал, что хрен с ним, с ножом, но тут же вспомнил, что не в ноже дело, и упрямо пополз дальше.

Он различал под складками скатерти мягкие Жаннины коленки. Эти коленки, казалось Льву, она когда-то закидывала на сцене за плечи, вытягивала ноги в струны, скакала в белой пачке, похожая на недоеденное мороженое, а теперь вот сидит здесь, пьяная и старая. Внезапно он почувствовал сквозняк — где-то в глубине дома прорыдала несмазанная петля, и Жаннин кот вскинул острые уши. Лев осторожно приподнял скатерть, разрисованную красными петухами, и дотронулся до края женского платья. Темнота начинала раздражать его — она тяготила своей парализующей конкурентностью.

Как черепашка, Лев из последних сил скользил к Жанниному черному морю. Он беспорядочно шарил между теплых, вспотевших на сгибе колен — его больно оцарапал кот, когда вдруг светлый дым потянулся в отграниченное скатертью подземелье. Где-то на веранде, вычислил Лев, зажгли лампу или фонарик, как будто помогая ему, и он увидел Ее. Слепую, тонкую снаружи и жирную внутри, сбоку у нее — седой клок…

Лев смотрел в Ее единственный глаз, не зная, Жаннина ли это смерть или его собственная, не зная, где теперь настоящее ее Лицо. Поцеловав, он взвизгнул, опрокинул стол головой и врезался в лакированный гроб. Падающий самовар загрохотал, как бочонок с камнями, из чемодана Льва обсыпало газетами. От детского ужаса несправедливости всего, что с ним творится, Лев заплакал. Он бился в стены темного коридора, ему чудилось, что еще секунда — и седое, лягушачье, дребезжащее прыгнет ему в рот и поселится в груди. Он вспомнил сказки, повествующие о молодцах, которых ведьмы заманивали ночевать, а просыпались они стариками, о невестах, умыкнутых мертвецами, он даже отчаянно подумал, что… Надрез входной двери приветливо показался в конце коридора. Из него блаженно потягивало лунным светом, и Лев бросился бегом. Он выскочил за дверь, ошалело посмотрел по сторонам, и нестерпимо яркий свет вдруг сделал ночь белой. Лев даже не вскрикнул, а по-совиному ухнул и закрыл глаза.

Через секунду он уже спрыгнул с крыльца и бежал по мокрому темному саду. На веранде старик трясся от перерастающего в кашель хохота и долго не мог выключить фонарик.

— Как вам не надоест? — спросила Жанна, выглянув из кухонного окна. — Каждый год одно и то же.

— А что это ты говоришь, Жанна? — внезапно оживился старик. — Этот год, тот год — может, десять лет назад тебе лучше жилось? Или, может, прошлый год был лучше нынешнего?

— Все одно и то же, — согласилась Жанна.

— Молодость, молодость… — зевнул старик. — Да у них ее просто нет.

Утром Лев караулил Жанну за малиновым кустом. Когда она подошла, маленькая, с наведенными у глаз синими полосками, он выскочил на дорогу, споткнувшись, и неестественно приветливо сказал:

— Ой, мне так понравился вкус молока, я теперь тоже с вами ходить за ним буду.

— А не боишься? — Жанна странно улыбнулась.

Картина в красной рамке на стене, строй кукол из фарфора в крахмальных юбках и мяч, закатившийся под кресло, вазы всевозможных форм: от сплющенной до гусиного горла — керамические животные, воплощающие житейские представления об изяществе. Во главе их — жуткий золоченый ангел. Человек проживает жизнь среди этих предметов, переставляя их с места на место, со шкафа на журнальный столик. Люди любят своих керамических питомцев и приклеивают обратно их отбитые улыбающиеся головы. Со временем выражения улыбок сменяются. Куклы поблекнут, обвиснут их пыльные кружева, и вазы задохнутся от искусственных роз. Один лишь ангел сохранит набожное достоинство, как будто призывая не замечать проплешину гипса под позолотой, как будто говоря всем входящим в комнату: «Какой спрос с вещей? И вправду, еще меньше, чем с жизни, которой они подчинились, но я лично был свидетелем одной очень интересной истории…»

Полина была замужем за писателем. Его повестей ждали толстые журналы, а лицо мелькало в заставке телеканала «Культура». Они ссорились, и иногда он писал непонятные, но трагические стихи о своих чувствах. Кошке Маше писатель сломал ножку. Полина находила себя терпеливой и очень тщеславной женщиной. В восемь лет, за чтением «Флейты-позвоночника» ее осенило. Как это просто! Деньги, машины, бесформенные капли бриллиантов — и ты в гробу, с последней насмешливой гримаской на последнем свидании. Командовать котами, родить детей и сгинуть в пустоте, в беспробудной ночи, а другим женщинам в то время будут посвящать поэмы и романы, полные безумия стихи, в которых они останутся навечно!