— Казус с булочками нам известен. Да и речь-то идет всего о трех граммах. Стоит ли игра свеч?
— Извините, о пятнадцати.
— Все равно, это такая мелочь в сравнении, скажем, с общественным спокойствием в восьмитысячном коллективе. (Силен демагог, а?) А кстати сказать, обстановка теперь на «Шарике» деловая, рабочая обстановка. Извините, не знаю вашего имени-отчества, давайте рассуждать не по-бабьи, а по-мужски. Те две дамы в очереди выплеснули свои эмоции и тотчас забыли о ЧП. Вы же, солидный товарищ, ухватились за вопрос, который яйца выеденного не стоит. Прошу, не надо у нас тут муссировать отдельные недостатки, — с нажимом произнес профсоюзный босс, видимо, любимое словцо.
Приоткрылась массивная дверь. В проеме обозначилась голова.
— Занят, занят! — завопил хозяин кабинета дурным голосом. Сделал паузу и приблизился ко мне вплотную.
— Два года назад на ГПЗ был великий раздрай. Короче — забастовка. Приостановилось производство. Народ вышел из цехов на территорию.
— Слышал. Знаю.
— А с чего началось? Пустили слух, будто в целях экономии ресурсов в систему питьевого водоснабжения пущена техническая вода. Совпало так, что у двоих животы прихватило, у кого-то, наоборот, был запор. Возникла цепная реакция или детонация, называйте, как хотите. О нас даже радиостанция «Свобода» рассказывала, — шепнул мне Ломов в самое ухо.
Какая жуткая страшилка. Да с подтекстом. Я понял: лотошница Таня находится под «крышей» заводского профкома.
КОРЕШ ИЗ-ЗА БУГРА ВЕРНУЛСЯ
На лестничном переходе главного заводского коридора встретились двое.
— Кого вчера я видел, Петра! Помнишь такого?
— Да мы с ним оба за «Торпедо» болели. Бочку пива выпили. Он же вроде бы за бугор подался.
— Уже вернулся. На острове Сардинии был. Три года там околачивался.
— Загорать ездил, что ли?
— Говорит, на пляже ни разу не был. На рыбокомбинате вкалывал. Теперь на рыбу глядеть не может. Там рыбу только и можно было рубать бесплатно. Все остальное против нашего дороже раза в три. За угол в общаге выворачивали сто баксов в месяц. Порядки еще те! Петьку грипп схватил, так насчет больничного и не заикайся. «Болейте, сеньор, за свой счет».
— А пишут и по телеку показывают, что Европа как сыр в масле катается. С жиру бесятся.
Андрей толкнул Колюню в плечо.
— Ты с дуба рухнул. В заводском сортире метровыми буквами написано: «Не верь ТВ!»
— Да я вообще. Чего же Петька сразу не сбег?
— Говорит, контракт по рукам-ногам связал. Условия нарушил бы — до нитки обобрали бы.
Колюню, похоже, всерьез заинтересовали похождения дружка.
— И чего еще Петька рассказывал?
— Да мы мало и постояли. Жить, говорит, в Сардинии можно, но водка страшно дорогая. Там же литры в ходу. Так если перевести на баксы, а потом на наши рубли, бутылка в стольник обходится. Потому местные пьют исключительно сухое. Да еще аперитивы. По-нашему, значит, красное.
Колюня громко сглотнул слюну.
— И чем же закусывают на Сардинии? Наверно, сардинками?
Приятель мельком глянул на часы.
— Кто чем. Рабочий класс, вроде нас с тобой, обходится креветками. А буржуи ихние, как и наши, закусывают омарами, икоркою, севрюжинкой. И конечно, пицей.
— Классно! — воскликнул Колюня. Хотя совсем не ясно было, что он имел в виду.
— Но если хочешь знать, Петро готов был отдать за горбушку черняшки весь заморский закусон. Итальянцы и понятия не имеют о ржаном хлебе.
— Да-а-а. Я б убег! К фене контракт. Ужас, как люблю московский «бородинский».
— А еще братва наша скучает там по настоящим соленым огурчикам, — продолжал Андрей. — Которые с укропчиком, с чесночком, с хренком, смородинным листиком. И еще с какой-нибудь огородней чертовщинкой.
— И такого добра там нет?
— Не, — чуть не плача произнес рассказчик. — У них там свое лекарство — маслины. Итальяшка одну ягодку съест, так и пальцы оближет. Нет, я не осуждаю. Каждому — свое.
Колюня шепотом спросил:
— И сколько же Петька там заробил? Наверно, немало?
— Кабы не десять тысяч. Хотел же комнату в коммуналке покупать. Да номер не прошел, — сказал Андрей и в подтверждение руки в стороны развел. — Он же баксы для удобства положил в «Инкомбанк», за приличный процент. Только сымать собрался — бац! — семнадцатое августа. Банк лопнул, как мыльный пузырь. Так сказали.
— Ага, поди проверь! И как же он?
— Хотел себя жизни лишить. Но одумался и вступил в отряд Ампилова. Ходит на их собрания. Митингует. Вроде бы как зло с души своей снимает. Наши видели Петра на Горбатом мосту. С лозунгом или с транспарантом. Точно не знаю, брехать же не хочу.
КОНТРАКТНИК
На остановке, что рядом с Южной проходной, из автобуса вывалилось человек двадцать. Разбились на группы. Впереди меня шли двое. Один был загорелый, черный, как весенний грач. Однако вид имел какой-то прибитый. Другой же, напротив, смотрелся как истинно русский богатырь. И видно, малый свойский, разбитной.
— Серый, а говорили, что ты в Косово завербовался.
— Ты чего! Дома дел полно, — ответил чернявый.
— Хорошо сказал! А на «Шарике» группа контрактников подбирается. С зиловцами в Югославию едут, братьев-сербов выручать.
— Туфта очередная.
— Своими глазами тот список видел. Условия подходящие: тыща баксов «зеленых» в месяц.
— Записался?
— Хотел. Светка восстание подняла. Заявила: «Если собрался уходить, прямо так и скажи. А не виляй, как пес побитый».
— Ну, Стаc, и женка у тебя. Умна, как Хакамада.
Стаc нервно выколупнул из тюбика жевательную таблетку. Часто задвигал челюстями.
— Это еще не все. Светка ультиматум поставила. Если подамся на Балканы, на другой день она аборт сделает.
— Ни фига себе! А формулировка?
— Чисто бабская. «Не хочу, — говорит, — вдовой оставаться в расцвете лет с двумя малышами на руках».
Парни неспеша миновали проходную. Можно было подумать, что не на смену идут вкалывать, а со скуки прохлаждаются.
На перекрестке мы снова встретились.
— Одна тонкость есть, — рассуждал Стаc. — Я же сына жду. И уже есть полная гарантия.
— Бабки обычно надвое гадают.
— Светка к ученому экстрасенсу ходила. Заверил на девяносто процентов, что будет мужик.
Сергей обронил:
— Наука теперь все может. Пол будущего ребенка можно заказывать еще до поцелуя.