Непослушными пальцами я покрутил жалюзи. За окном показался мир. Он выглядел так, что захотелось закрутить жалюзи обратно.
Вместо «привет» жена сказала, что у нас кончается кофе. Зевнула. Длинными ногтями почесала кожу под волосами. Наклонив банку с кофе, поскребла ложкой по стенкам.
— Сколько градусов?
— Не знаю.
— Посмотри на градусник. Он у тебя над головой.
— Господи, какой же я тупой, пока не выпью кофе!
На столе лежал кусочек сыра. Выглядел он так, будто перед моим приходом его пытали. Кофе действительно кончался, но позавтракать хватило и мне, и жене. Как обычно с утра, мы оба были опухшие, сонные, неразговорчивые и раздражительные. По-настоящему день начнется немного погодя. Допьем кофе. Выкурим по первой сигарете. И вот тогда…
Я налил в чашку кофе и еще раз выглянул на улицу. Там капало.
— Слушай, а давно тут это?
— Что?
— Ну, дождь. Я имею в виду, давно у вас тут так льет?
— Совсем с ума сошел? Ровно триста шесть лет. Надеюсь, ты не забыл, в каком именно городе родился?
Я улыбнулся.
Знаете, наверное, единственное, чего бы мне по-настоящему хотелось от жизни, — это, надев наушники, слушать радио. Например, любимую станцию «Радио Эрмитаж». Там круглые сутки играет джаз. Надеваешь наушники, ловишь волну. И перестаешь существовать.
Какое-то время все так и было. «Эрмитаж» открылся почти десять лет тому назад. Как раз в том году, когда вышел мой самый известный роман. Как только он был опубликован, для меня началась другая жизнь. Я вдруг стал всем вокруг интересен. Со мной вдруг всем захотелось дружить. Ну и конечно, деньги. Впервые в жизни я мог не ходить на работу, а круглыми сутками слушать свой джаз. Казалось, будто так теперь будет всегда.
Когда-то у меня были приятели, молодая семья. На жизнь себе они зарабатывали тем, что привязывали к водочным бутылкам маленькие рекламные книжечки. Знаете, наверное: на некоторых сортах водки бывают такие книжечки, в которых написано, какая она классная, эта водка. Кто-то ведь должен привязывать эти книжечки к бутылкам, не так ли? Вот этим мои знакомые и занимались. Круглые сутки сидели дома, вполглаза смотрели по MTV мультики про Бивиса и Батхеда и привязывали к бутылкам свои книжечки. За каждую получали по копейке. Тридцать копеек в минуту. Двести рублей в сутки. Придешь к ним домой, а у них там повсюду валяются эти книжечки.
А потом все изменилось. Денег в России вдруг стало столько, что эти мои приятели бросили свой книжечный бизнес и уехали жить в Таиланд. Иногда, заскакивая на родину, они каждый раз приглашали меня в дорогущие клубы. Я в те годы тоже был полон оптимизма. Мне казалось, что теперь, после выхода своего замечательного романа, я буду жить так, как всегда хотел. Иногда стану описывать эту свою прекрасную жизнь в новых прекрасных романах и продавать описания издателям, а на полученные деньги буду жить дальше, а потом снова описывать и снова получать за это большие гонорары, и сбоев у этого вечного двигателя не случится до тех пор, пока, совсем дряхлый от старости, я наконец не умру, хотя, возможно, придумать что-нибудь получится даже и тогда.
Жена еще раз повторила, что у нас кончился кофе и нет зубной пасты. Я понимал, к чему она, но выходить на улицу мне совсем не хотелось. Вместо того чтобы натянуть брюки и отправиться в магазин, я попробовал рассказать ей о том, какой невкусный кофе пьют в Эфиопии.
Жена только скривилась.
— Отстань! Я сыта твоей Африкой по горло. Сколько можно? И вообще, иди в магазин.
— Не хочешь про Африку, я расскажу про что-нибудь другое. Я ведь был не только в Африке. Я много где был. Два месяца назад ездил в Гуджарат. Хочешь, расскажу?
— Отстань!
— Неужели не хочешь?
— Повторяю: иди в магазин.
Я сказал «хорошо». Но вместо того, чтобы встать и пойти в магазин, выковырял из пачки новую сигарету и закурил.
Первые несколько лет все было O’K. Администраторши московских телеканалов звонили и просили об интервью. Мои фотографии регулярно появлялись в модных журналах. Казалось, будто оснований для беспокойства нет, и момент, когда все пошло не так, как задумывалось, я пропустил.
Уже следующий роман был вовсе не таким удачным, как тот, первый. Это еще не было катастрофой. Ну написал не очень удачный роман — с кем не бывает? Да только сразу после первого неудачного романа я, запаниковав, тут же написал еще один — еще более неудачный. Администраторши не перестали звонить даже после этого, да только одновременно с выходом неудачных романов каким-то не очень удачным стал и я сам.
Думаю, окружающим было сложно со мной в тот период. Я много раз видел, как обрушившийся успех калечит людей, но, когда это случилось со мной самим, даже и не заметил. Помню, как мне звонил главный редактор какого-то очередного московского издания, а я на все, что он говорил, совершенно спокойным голосом отвечал:
— Иди на хер.
— А если…
— Иди на хер.
— Но мы же…
— Иди на хер.
Говорить с ним в такой тональности мне было приятно. Очень скоро только так с окружающими я и стал говорить. Да только если ты слишком часто плюешь в лицо идиотам-редакторам, то не удивляйся, если когда-нибудь и им тоже захочется плюнуть в твою сторону. Здорово отказываться от интервью и чувствовать себя непродавшимся. Но приходит момент, когда ты вдруг видишь, что не продался просто потому, что не осталось ни единого покупателя.
Мне все равно казалось, что мир будет скручен в бараний рог. Я вел себя так, как хотел, и мир должен был скрутиться-таки. Мне продолжали звонить интервьюеры, а один раз мой портрет, написанный каким-то немцем, даже вывесили в Эрмитаже. Но чем дальше, тем реже раздавались звонки. Постепенно они кончились совсем. Успех — это ведь такая штука, которую нужно поливать ежедневно. А тот, кто этого не делает, болен. Чем дальше, тем чаще я читал диагноз в глазах собеседников. Они знали, что пойдут дальше, выше, вперед. А я останусь там, где застрял. Собеседники боялись, что эта болезнь заразна, и старались не вставать ко мне слишком близко.
Я говорил им:
— Созвонимся.
Они отвечали:
— Да, конечно. Созвонимся. Потом.
Последний раз редактор московского издания звонил мне ровно три с половиной года назад. Это был невысокий, рано полысевший мужчина из хорошей семьи, который развел очередного простофилю с большой долей в металлургическом бизнесе на открытие журнала и теперь хотел узнать, на что я готов за фиксированную зарплату в три с половиной тысячи долларов. Я сказал, что сейчас занят, и попросил перезвонить завтра. Насчет занятости это было чистейшим враньем, и мы оба это знали. После того случая с выгодными предложениями никто меня больше не беспокоил.
Еще месяц спустя я первый раз уехал в свою Африку. А еще два месяца спустя уехал туда второй раз. Так, болтаясь туда-сюда и не снимая наушники с головы, я и прожил свои «нулевые». Меня такая жизнь вполне устраивала. Вот только джаз, который я не переставая слушал уже почти десятилетие, нынешней осенью стал звучать как-то особенно печально. Похоже, пришло время вернуться наконец домой и попробовать как-то устроить собственную жизнь тут.