Искусство существования - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Пьецух cтр.№ 18

Вот и Павел Иванович Чичиков, как по-настоящему осознал себя во времени и в пространстве, так сразу принялся за свои махинации то в строительном бизнесе, то с брабантскими кружевами, то по реинкарнации «мертвых душ». И даже к нему претензий особых нет, как поглядишь с высоты исторического знания, потому что он действительно никого не сделал несчастным, не ограбил вдову, ни одной этнографической категории не пустил по миру, а «пользовался от избытков, брал там, где всякий брал бы», будь он хоть партработник со стажем, хоть забубенный демократ. В частности, к Павлу Ивановичу потому нет особых претензий, что в Своде законов Российской империи, составленном лично государем Николаем I, отнюдь не осуждаются и даже не упоминаются какие бы то ни было «негоции» с «мертвыми душами», а статистическое дело в ту пору стояло у нас на той же высоте, на какой его укрепил монгол.

Тем не менее Гоголь утверждает, что его Павел Иванович – прямой подлец; но что такое «подлец»? что это за химера такая этимологически, в отвлеченно-моральном отношении и в быту? Прямого ответа нет; прямого ответа нет и не предвидится потому, что даже если увести жену у товарища, то это будет не совсем чтобы подлость, а просто-напросто любовь – это такая сила, что ей прощается все, за исключением государственной измены, подделки денежных знаков и клеветы. У романо-германцев «подлец» – понятие даже академическое, чуть ли не философское, как у нас «пенсия по старости», и, пожалуй, только в России покуда еще конкретное, например: если обесчестил девушку и увиливаешь, то, стало быть, и подлец. Впрочем, думается, что скоро и в России не останется подлецов, хотя бы по той причине, что ни в отвлеченно-моральном отношении, ни в быту такого понятия нигде нет, и разве что этимологически оно обозначает негодное существо, которое подлежит избиению ручным способом, шандалами и ножками от бильярда, потому что «подлец» – это из докапиталистического прошлого человечества, из той тьмы минувшего, когда в ходу еще были такие слова, как «родина» или «честь». Сейчас заместо «подлеца» во всем мире фигурирует коммерсант, посредник, специалист по работе с общественностью, парламентарий, оппозиционер, астролог, народный целитель и хиромант; в свою очередь, место подлости повсюду занимают, например, трезвый расчет, акцент на норме прибыли, партийные склоки по более-менее мирному образцу… Глядишь, еще десятилетие-другое, и «Мертвые души» совсем будут непонятны русскому читателю, и он, бедняга, мозги натрет, соображая, почему завет «…пуще всего береги копейку. Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкой», почему прикинуться женихом ради повышения по службе, выгодно продать товарищу сдобную булочку, заискивать перед сильными мира сего – это все из инструментария подлеца? То есть диву даешься, хотя и пожил какое-то время среди людей: вроде бы не меняется ничего, вроде бы на исторической сцене по-прежнему ратоборствуют просветители и растлители, а между тем в начале ХХI столетия уже мало кто отличает репортера от подлеца. Иными словами, с одной стороны, человечество не претерпевает существенных перемен, но, с другой стороны, какое-то движение налицо.

А ведь и правда: около восьмидесяти лет кряду, если считать от даты выхода в свет первого тома «Мертвых Душ», Чичиков оставался самим собой, но потом большевики прижали его к ногтю, и он до такой степени измельчал, что в течение следующих восьмидесяти лет выступал в жалких ролях то Остапа Бендера, то ушлого мужика, торгующего пивом у Рогожской заставы, то фарцовщика с угла Манежной и Моховой; и немудрено, что с Павлом Ивановичем случилась такая метаморфоза, потому что при Иосифе I за недолив пива давали полновесные десять лет.

Однако и закон всемирного тяготения всегда возьмет свое, и богоданные исторические законы не обойдешь. Это к тому, что, как ни пыжились наши отцы и деды построить нового человека, фактически идеальное существо, возвращение Павла Ивановича Чичикова, точно назло марксистскому учению, состоялось во всей своей горькой правде и полноте. Как известно, таковое возвращение пало на самое начало 1990-х годов, когда пошли первые пошивочные кооперативы, объявились частные рестораторы из бывших фарцовщиков с угла Манежной и Моховой, и ударился в издательское дело каждый сколько-нибудь маракующий в коммерции человек.

Другое дело, что Чичиков новейшей формации сильно преобразился, и не в лучшую сторону, если взять в предмет частности, но остался тем же самым ушлым малым по существу. И прежний, и новейшей формации питают склонность к выходному платью больше брусничного цвета с искрой, но при этом гоголевский знает наизусть послание Вертера к Шарлотте, а наш оказался образованным не вполне; да еще он немеет перед иностранными словами, и в каком-нибудь «саундтреке» или «Сидоров продакшн» ему слышится что-то волшебное, завораживающее, как в колыбельных песенках, которые ему некогда пела мать. Прежний был чистюля, аккуратист, а новый, даже если и принимает ванну два раза в день, то из-за недостатка ли обиходной культуры, или по причине чрезмерной занятости, или бог весть еще по какой причине может явиться на кремлевский прием в драных штанах и рубашке, расстегнутой до пупа; а впрочем, он оборванец в силу обстоятельств генетического порядка, и одень его хоть во фрак, все в его облике проклюнется Марьина роща, трофейный аккордеон и разбитые сапоги. Прежний отличался бережливостью и любил быструю езду на том основании, что «какой же русский не любит быстрой езды», а наш скупает замки на Луаре, лакает тысячное бургундское заместо родного клюквенного сока и тоже любит быструю езду, потому что и он русак, хотя бы и на старозаветный манер, то есть на манер тех озорников первой гильдии, что обожали купать девок в шампанском и бить венецианские зеркала.

Главное же, что и гоголевский Чичиков, и Чичиков новейшего образца повлекли за собой целую субкультуру, совершенно безвредную для сколько-нибудь просвещенного человека, но вообще губительную для огромного большинства. Чего уж тут греха таить: разве девятеро из десяти наших соотечественников не предпочтут Моцарту какого-нибудь охламона, ублажающего публику, которая застряла в репродуктивном периоде, разве читают книги они не затем, зачем принимают успокоительное и спят после обеда, разве не возьмут они отгул за свой счет, чтобы поглазеть на то, как наши несчастные энергетики всходят на эшафот?..

Впрочем, это всегда было так: когда существовала аристократия, то и культура была аристократична, то есть она возвышала человека над пошлыми ценностями обыкновенного бытия, а когда аристократия изгонялась за родные пределы или уничтожалась физически и ее место занимала люмпен-буржуазия вроде нынешней, тотчас на авансцену являлись «Парижские тайны», народные гуляния и канкан.

В нашем, российском случае лубок, массовое мордобитие по типу «стенка на стенку», которое потом заменит футбол, «Петербургские тайны» и гармошка в качестве универсального успокоительного появились задолго до великого Октября. Однако эти простонародные забавы столетиями существовали за рамками культурного становления, стороной, потому что аристократия крови в союзе с аристократией духа как-то держали народ в струне. Правду сказать, в ту пору народ не умел читать и, видимо, сочинения Моцарта показались бы ему загадочной какофонией, но что из того, что нынче все разбирают буквы и последнему дворнику доступен консерваторский абонемент? По крайней мере, в ту пору всякий разбирающий буквы знал, что Пушкин – это Пушкин, а Болеслава Маркевича можно, конечно, почитать, а можно и не читать.