Жизнь замечательных людей - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Пьецух cтр.№ 12

«Святой отец! Нужно отдать Вам должное: нельзя было острее поставить вопрос о том, что есть человек как метафизическое, духовное существо. Да еще в «Первом послании к коринфянам» Вы сразу этот вопрос и открыли, и закрыли на вековечные времена. Но вот какая незадача: впоследствии оказалось, что человечество, на беду, таит в себе значительную энергию развития и деградирует либо прогрессирует в зависимости от состояния производительных сил, или от характера политических режимов, или от изменений рельефа местности, или неведомо от чего. То есть качество и направление движения слишком подвержены случайным влияниям, и, разумеется, было бы идеально, если бы хомо сапиенс застыл бы в определенной точке нравственного роста, а лучше всего – в положении христианина первого призыва, однако же на такие фокусы, как известно, был способен только Иисус Навин.

В ракурсе этого пожелания весь ход исторического развития позволительно осудить как бессмысленное и ненужное, по нашей национальной пословице «От добра добра не ищут», ибо у истории может быть только одна разумная цель – человек совершенный, образ и подобие совершенного Божества.

Вероятно, так оно и случилось бы, то есть человек точно застыл бы, накрепко затвердел в той, по сути, конечной точке нравственного развития, когда он познал единого Бога и его закон, кабы не проклятая свобода воли, которая несомненно представляет собой залог будущего Пришествия и Суда. Но поскольку Создатель не мог не оделить нас всеми своими качествами, включая абсолютную свободу, постольку виновных нет.

Нам, правда, от этого не легче, и до слез больно отслеживать движение человечества за последние две тысячи лет, которое всячески провоцирует свобода воли, вплоть до рубежа III тысячелетия, когда взяла-таки верх «мудрость мира сего», когда хомо сапиенс, постепенно возвращаясь к животным началам жизни, мало-помалу теряет право на звание «человек». Ведь вот Вы пишете нам, святой отец: «Мудрость мира сего есть безумие перед Богом», – и, таким образом, даете исчерпывающее определение феномену – «человек».

Предположительно, мы не так удалимся от истины, если положим сие откровение на наши низменные слова. Итак, человек – это ненормальное млекопитающее, более или менее безразличное к материальным благам, нерасположенное к насилию в любом виде и горячо верующее в то, что смысл жизни заключается в приращении красоты. Спрашивается: безумие это перед «мудростью мира сего»? – конечно, безумие, даже и буйное, против которого, по логике вещей, хорошо действует инсулин. Недаром Вы пишете, святой отец: «сделались мы сором, отбросами для всех по нынешним временам...»

(В этом месте Маркел всхипнул и кончиками указательных пальцев протер глаза.)

«И это немудрено, потому что «мудрость мира сего» разъясняется очень просто: мудро сбросить пару атомных зарядов на маленькое островное государство и в двое суток победоносно свернуть войну; мудро сочинить серию романов про половые извращения у собак, потому что многомиллионный плебс охоч до сочинений такого рода; мудро целый город заразить гепатитом А, чтобы потом за бесценок купить завод минеральных вод; наконец, в высшей степени мудро взять взаймы деньги и не отдать...»

(В этом месте Маркел сказал:

– Все бы ничего, но меня смущает терминология, этот поповский зашоренный лексикон. Все Бог да Бог, а почему не Природа? не Космос? не Ход вещей?.. Я, как атеист, хочу заявить протест!

– Послушайте, – сказал я, – вы способны ударить человека по лицу?

– Нет.

– Тогда какой же вы после этого атеист?!)

«Но именно этого рода мудрость и есть безумие перед Богом. Таким образом, мир на наших глазах раскололся еще и по следующему признаку: они думают, что мы сумасшедшие, а мы думаем, что – они; для них культура – это носовой платок в пистолетном кармане, а для нас – живое дыхание Божества. Конечно, можно было бы предположить, что Бога нет и не было никогда, если бы из века в век на земле не ютилось сравнительно многочисленное племя блаженных, которые горячо верили в то, что смысл жизни заключается в приращении красоты...»

Ну и так далее, вплоть до того времени, когда Маркел начал позевывать, и я решил отложить перо. Мы перечли послание, повздыхали и, точно сговорившись, стали смотреть в окно. Чего-то не хватало, какая-то нас охватила неудовлетворенность, как это бывает, если ты чувствительно недоел. Тогда я предложил:

– А давайте заодно исследуем этимологию возгласа «исполать»?..

На реке Оке, километрах в десяти ниже Калуги, некогда стояло сельцо Пеньки. В лучшие времена тут насчитывалось до пяти десятков дворов, имелась своя мельница на протоке, принадлежавшая братьям Мудыкиным, мелочная лавка, питейное заведение (впоследствии чайная «Привет»), и невысоко светилась над соломенными кровлями церковь во имя Покрова Богородицы, всегда такая свежевыбеленная, чистенькая, какой у хороших хозяек бывает печь.

Здешние мужики сеяли рожь, овес, коноплю на подати, особым своенравием не отличались и даже выпивали по праздникам не так безобразно, как это водится по иным-прочим весям нашего обширного государства, и даже усадьба помещиков Богомоловых так у них и стояла целехонька до самого 1971 года, когда ее артельно разобрали на кирпичи.

Ляд его знает, народ наш загадочный, но, может быть, именно по причине такой умеренности из Пеньков не вышло ни одного замечательного деятеля, который так или иначе облагодетельствовал бы общество и прославил свое имя на всю страну. Впрочем, одно время ходили слухи, что будто бы как раз в Пеньках родился знаменитый изменник Пеньковский, выдавший англичанам такое множество военных секретов, что его якобы в сердцах сожгли заживо в крематории Донского монастыря. Конечно, у нас всякое может быть, но вообще народ в Пеньках жил благонамеренный и покорный, и только летом 29-го года, когда из Калуги приехали сколачивать колхоз, здешние мужики трое суток прятались в лебеде.

Однако же время шло, и в результате многочисленных катаклизмов, но главное, по причине социалистических преобразований в аграрном секторе, от сельца Пеньки не осталось, без малого, ничего. То есть остались почерневшие изгороди, заросшие крапивой, два мельничных жернова на дне протоки, отлично видные в солнечную погоду, две избы жалкого обличья да церковь Покрова Богородицы с пустыми амбразурами окон и без крестов (ее в 71-м году не удалось распатронить на кирпичи).

В одной избе, крытой дранкой, долго жила баба Ольга, древняя старуха, еще помнившая торжества по поводу трехсотлетия дома Романовых, которая тем не менее и воду сама таскала из родника, и дрова колола, и держала на задах убедительный огород; были у нее две великовозрастные дочери – одна в Липецке, другая где-то на Украине, но они в Пеньки никогда не казали глаз. Когда баба Ольга померла, бригадир Громов повесил на дверь ее избы амбарный замок, заколотил крестообразно окна и за труды снял с печной трубы железного петушка.

В другой избе, крытой дранкой же, живет Николай Сироткин, мужик еще не старый, одинокий, пьющий, который курит патриархальные самокрутки из газетной бумаги, так и не завел себе огорода, но зато держит с десяток кур. Много лет тому назад его выслали в Пеньки на поселенье за тунеядство, и с тех пор он перебивался с петельки на пуговку, то работая скотником на свиноферме, то сторожем при зерносушилке, а то вообще не работал, и тогда месяцами сидел на самосаде, своих яичках и вареном просе, которое приворовывал в соседнем колхозе «Луч». Человек он был неколоритный, обыкновенный, но, правда, иногда мысленно разговаривал сам с собой; он почему-то считал, что страдает серьезным нервным расстройством, и оттого об этом своем чудачестве не рассказывал никому.