Кислородный предел - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Самсонов cтр.№ 13

Высокая, вернее, пышного названья должность — не привилегия, не синекура, а жестко впившаяся в лоб, стянувшая прелестную головку лямка, изнурительная ноша, весомый тюк скорее тяжких обязательств, чем обширных полномочий. Рекламные щиты вдоль «специальных», правительственных трасс, «разоблачительные» шоу на федеральном телевидении, подкладка нужных «выжимок» из прессы на столы чиновникам и сарафанное неумолкающее радио для них же — все это круг обязанностей хрупкой женщины.

Не замужем? Ну, а когда, когда? Служебные, но не романы, нет, — рассказы, петитом трудноразличимым набранные колонки на последней полосе, нечастые приступы счастья, опрятные, с оглядкой да спохваткой — прическа бы не растрепалась — короткие соития; в выборе мужчин не то чтобы придирчива, пристрастна, привередлива, а так же, как и с брендами, — не выше, чем способна дотянуться, и не ниже, чем готова опуститься. Похотливого босса отваживает, ибо он не имеет «серьезных намерений», а «влюбленного» клерка осаживает, ибо он не имеет серьезных возможностей. Остаются такие, как вот он, Сухожилов, — грубоватые душки, обеспеченные полутопы с мужскими яйцами и скрыто-инфантильным сознанием. С такими книги жизни не напишешь — лишь рассказики.

— Ну, а тебе не все равно? Или это — солидарность? Только странная какая-то выходит солидарность: ты сперва изгибаешься эротически, пройдешь, заденешь будто невзначай, глазки постоянные опять же, а теперь у тебя — солидарность? Нет, так не пойдет. Я, Марин, очень нервный, я таких прикосновений вообще не выношу. Без последствий которые. Так что либо с сексом, либо вообще не надо никаких прикосновений. В Женевский суд подам за посягательство на личное пространство.

Эпоха секретарш и шлюх в одном флаконе минула безвозвратно (по крайней мере, уж в таких больших конторах, как «Инвеко», точно), и давно уже выведена специальная порода девушек исключительно для секса с медицинской гарантией безопасности — лощеных, безголовых моделей человека, умеющих быть телом, когда мужчине нужно только тело. Таких — со статью племенных кобыл, с безукоризненной отполированностью резинового туловища, со щедро сдобренными лубрикантом ножнами — он, Сухожилов, напробовался, пресытившись такими безвкусными стерильными сношениями на жизнь вперед, а вот в Марининых слегка раскосых ореховых глазах было что-то от человека, и сквозь стандартный камуфляж стереотипной деловой фемины пробивалась пусть анемичная, но настоящая, живая жизнь. И не умела Кругель улыбаться той загадочной улыбкой, в которой возвышенность неотделима от скудоумия и зыбкий намек на богатый внутренний мир сливается со страшным отсутствием того, что можно назвать душевным переживанием. Хотя бы за это спасибо. (Вот, кстати, Камилла умела — вполне, в совершенстве, и от этого туманного намека на мечтательную, ждущую заполнения пустоту Сухожилов в последнее время бежал резвее и упрямее, чем черт от ладана.)

— Я в транспорте за всякий случайный толчок убить готов, причем неважно, за мужской или за женский. Предпочитаю, чтоб меня не трогали. Либо стенка между мной и миром, если этот мир ко мне не вожделеет, либо йя, йя, дас ист фантастиш. Ты никогда не думала, а в чем причина столь яростной ожесточенности людей друг против друга? А в том, что жизнь их происходит в постоянной давке. Толкаются в транспорте, дышат в затылок. Постоянный обман эротических ожиданий. Прикоснулись к тебе — значит, хотят. А тут выходит, что каждый сигнал извне воспринимается искаженным. Сначала обещали чудо, а потом — э-э-э, полегче, мужчина! Ну, так чего — мы ужинаем?

Свист пространств ледяных, вид сверху, с птичьего полета, бесформенное скопище огней; повсюду крыши, крыши — выбирай любую, пронзи нацеленным лучом, раскрой, как каменную устрицу, и выверни на свет чужие внутренности, переплетенные кишки неповторимых судеб. Что выбираешь — обветшалую хрущобу на окраине? элитный замок монолитного бетона? незыблемо и неприступно каменеющий правительственный монумент, бесчувственный ко всему, что не власть, и начиненный государственными тайнами? Жулебино, Таганку, Ленинградку, Кутузовский, Тверскую, Кремль? Разврат? Молитву? Честную супружескую жизнь? Смертельную болезнь? Сон праведника? Иероглиф бессонницы на смятой простыне, на которой опять до утра проворочался некто, замерзающий по ночам от безлюбья?

Нашли, нащупали — мгновенная, со спутника, наводка на волнующий объект. Бетонная коробка в четыре этажа: внутри, не разберешь так сразу, что находится, — темно, погашены огни и смутны очертания. Не то станки в цехах, не то сверхточные, как лазерные пушки, тренажеры в просторных и стерильно чистых залах. Второе верно. Фитнес — центр «Дон Спорт». Бегущие дорожки, лыжи, весла, гравитрон. Футбольные поля и теннисные корты. Бассейны, сауна, парная, «спортивное» кафе. Сюда нам, в сауну на первом этаже, — в залитый ровным белым светом храм безвозрастно-упругой плоти. Назад в язычество, в античную эпоху, в термы, неотличимые — на современный взгляд — от храма. Простейший ритм архитектуры древних — просвет-колонна, пауза-удар. Искусственный мрамор, фальшивая яшма. Гуляют, отрываются по полной пятеро — имеют право, сняли целиком, позволили себе. Не то взаимовыгодную сделку отмечают, не то спасение от смерти празднуют. И каждый собственную линию ведет, у каждого свое тридцать второе мартобря. Эвклидов мир навеки отменен, пространство Лобачевского да здравствует — кричат все в параллель, друг дружке вперебой, и все друг друга слышат, линии пересекаются. Стол перед ними полон яств: хрустальные бадьи с икрой, свежайшая форель, застенчиво потеющие ломти осетрины, курганы вскрытых устриц, оранжевая давка лютожирых раков и водка, водка в матовых бутылках — ее все хлещут бесперечь, кавьяром заедая, прекрасным крепким Dunhill'oM закуривая. И в кучу, в кашу общую все валят — неистовство с ума сошедших параллельных — о мертвых, о живых, о виноватых, неповинных, о Драбкине, о яйцах Фаберже, о чудом выживших в небесных катастрофах, о бабах, о длинных и коротких членах, об индексах, марже, «ебидте» и других шаманских бубнах («Как ты сказал? А ну-ка повтори! — EBITDA. — Как? — EBITDA. Специальный показатель. Прибыли до вычета процентов. — Придумают же люди. — Да говорят тебе — чистейшее шаманство. Гадание на внутренностях, только и всего»).

— Слышь, мужики, а правда, что евреи… ну, это… себе обрезают специально, чтоб дольше не кончать?

— Херня все это!

— Вот врать не буду, мужики — иной раз час без перерыва. Зае…юсь страшно.

— Гигант!

— На эту тему анекдот…

— …Прости, Серег. Серьезно, искренне. Ну, переклинило.

— …Ну это пока молодые. Лет пять, ну, десять максимум, и скажем спасибо за то, что хотя бы стоит.

— …Но я тебя предупреждал, что голову тебе пробью? Если ты хотя бы еще слово? Нельзя так потому что… такими вот вещами. Потому что если тебе за людей не страшно и не больно, то какой же ты после этого человек? Во всяком случае, меня к своей системе доказательств притягивать не надо. Я не святой, обычный, грешный, я контрабандой занимался, наркотой по клубам, много чем, я человеку одному однажды тачку без тормозов спокойно продал, потому что мне деньги были срочно нужны, потом вот, правда, позвонил, предупредил, и много раз так было, но все-таки есть какой-то предел, за которым все шутки кончаться должны. Ну, это я не знаю… как бабушек за пенсию по голове… ну, хорошо, ну, укради, убей, но это я не знаю, каким вообще сознанием, каким устройством мозга надо обладать, чтобы старух и стариков вот так вот за последние гроши. Детей опять же. Или вот так, когда в пожаре люди ни за что… А ты совсем, выходит, ориентацию в пространстве потерял… — Артур все это говорит, в объятиях богатырских сомнамбулу сжимая. Не отпускает, давит, долбит, настойчиво втемяшивая; ждет понимания, проникновения, раскаяния от цельного, глухого, как стена, лунатика. — У тебя вон, смотрю, крест на груди. Значит, в Бога… хоть что — что да есть. Или просто как золото?