Отчий сад - читать онлайн книгу. Автор: Мария Бушуева cтр.№ 4

— А… — Митя делает наброски. Нет, нет, как-то объяснял он Наташе, колдуя над её мордочкой, я лучше рисую с внутренней натуры, мне нужно вчувствоваться в человека, чтобы он отчётливо был мне виден, когда я закрываю глаза: вот он, в тёмной комнате, освещённый так, будто в потолке перевёрнутый колодец, из которого свет, истекая непонятным образом, оставляет всю комнату в тени кроме сидящего или стоящего человека. И тогда я делаю портрет. У меня внутри — цветной слайд — и я его как бы проецирую на экран холста. Вообще-то Наталья ничего в этом деле не понимает, лишь ощущает: да, хорошо — или нет, как-то не так. У Мити по т о й линии способности к живописи. Те, наверное, вообще все необыкновенные. Правда, их почти никого не осталось: мать погибла, на такси налетел грузовик — ужасно! — Митьке было три. Роковое три. И Наташке было столько же, когда мать вышла замуж за отчима. Одна бабка у Мити — и всё. И какие-то мифические родственники, актёры вроде или писатели. Митя уверяет, что если и актёры, то погорелого театра. А если и писатели — то футбольных обозрений. То есть репортёришки. Есть даже какие-то богачи в Канаде. Однофамильцы, — смеётся Митя. Но бабушка его свято отстаивает генеалогические линии. Наталья редко, но всё-таки у Мити бывает. Книг много, но как-то постаринному всё. Бабушка, Юлия Николаевна, похожа на львицу: нос короткий, голова крупная, лицо властное. Жену Мити — кошечку грациозную — она прихлопнула одной лапой. Митя, конечно, сглупил. Фифочка такая: ах, Дмитрий, сделай мне портрет на фоне вот того куста шиповника. И чтобы я — в розовых тонах. Бывают дуры, но такие!.. Она всё заставляла его халтурить в ущерб учебе в институте, на шубу ей и другие шмотки деньги зарабатывать. Бесполезно. Митя — кремень. На вечность пашет. И не разберешь порой, что у него на картине, — а завораживает. А бабушку свою он обожает, как Миша Лермонтов свою. Советуется с ней, отпрашивается у неё. Забавно. Наталья, откровенно говоря, всего этого не понимает. Ну, и она свою старушенцию любит, но нормально. В умеренных пределах. Та ворчит, иногда мешает, порой запрещает поздно приходить. Наталья, конечно, всё равно всё делает по-своему. Но не возражает, если мать старушку забирает на праздники или так, на недельку-две погостить.

— …А это почему у меня глаза разные? Один — какойто зелёный? У меня же карие?..

— Реалистичная ты моя! — он смеётся.

— Понятно, просто в одном моём зрачке уместилось лето! …Лето… как пахнет травой, как пахнет водой, зелёные стаи кустов проносятся над твоей головой, ещё не созрела черёмуха, но мальчишки уже качаются на ее ветках… кто это? Это корова, не бойся, она просто сюда забрела, помнишь, как рисуют в детских книжках: у коровы длинные, загнутые ресницы… Как мои… меня… Твои? Да. Пусть будет так. Ты нахал. Немножко. Лето, лето, если смотреть снизу, с песка, то все девушки длинноноги. Вот, противное облако, оно закрыло солнце! Не бойся, сейчас оно снова покажется. Точно!.. лето, лето, вон парус твой, твой листик зелёный, твой голубой парашют, твоя серебристая рыбка, твоя золотая слеза далеко-далеко уплывает, о, как ты волнуешься, что ты, река, всё вернётся опять… Никогда бы я не подумала, что бывают такие мохнатые, ужас. Шерстяной человек… Вновь, река, ты уносишь меня по волнистой дороге своей, по струящейся, по золотой, по смеющейся и голубой, по дороге, дороге своей… А тебе нравится грудь вон той женщины?..

Они вернулись с пляжа. Наталья и Митя. Их общая бабушка, Елена Андреевна, умерла полтора года назад, её похоронили в дождливый январский день, вот, случился дождь в середине зимы, и не стало на даче нехлопотливого её дозора — но остался комод, в котором почему-то все ящички были закрыты на ключ. А ключа, разумеется, не было.

— Надо спросить у отца, — сказала Наталья, сняв мокрый купальник и накинув полосатый халат. Послезавтра она уедет, торопливо скидав платья, юбки, блузки и прочее в сумку, забыв лишь сине-красный халат, а сегодня они будут вечером все вместе есть клубнику, купленную на дачном рынке. В саду у них, который не здесь, а совсем в другом месте, в Бибихе, далеко, возможно, и произрастает ягодка, но садом занимается жена Сергея Тома. Как вас звать? Тома. И этим всё сказано. Так определяет её Митя. Худой, длинный, он на голову выше брата. Тома кличет Дмитрия жердью.

— Спроси лучше у Сергея. Он знает, скорее всего, где может быть ключ.

— Я спрашивала, он сказал — никто никогда комода не открывал.

— Детективная пьеса. — Митя раскачивается в кресле, вытянув ноги и покуривая, — в таких пьесах обычно чтото должен знать мальчик. Вот и он! Сын и внук, племянник и…

— Просто Кир!

— Кирилка, ты не видел ключа от комода?

— Надо спросить у папы.

— Спрашивал.

— Тогда у деда.

— У деда?

— Угу.

— Ты мудрец, парень, ты будущий Платон.

— А где твоя мама?

— В саду. Какое счастье. А Кирилл не очень разговорчив. И не так мал. Он уже не так мал, право, Митя. Он уже очень большой и, наверное, курит. Двенадцать лет. Но Сергей жалуется, что Кирилл только и делает, что мечтает. Расставит солдатиков на ковре, ляжет на пол, обопрётся о локоть

— и мечтает. Что, однако, не помешает ему и курить. Да? В Кирилле, точно, что-то есть. Вот, уже улизнул. Ему скучно со взрослыми. Это мы-то взрослые! Ха! У него своя жизнь. Он мне как-то рассказывает: увижу во сне, а потом это сбывается. У тебя, интересуется, так бывает: сначала приснится, а после окажется всё точно так на самом деле.

— И что ты ответил?

— Бывает.

— И у меня. Постоянно.

— Что-то в нём есть… «И твой отец тоже — человек с не совсем понятной душой », — так говорит Юлия Николаевна, Митина бабушка. Но в этот вечер она одна дома, с книгой, ей страшно нравится читать трагедии и драмы, боюсь, что и я для неё только герой одной из пьес её воображения, думает

иногда Митя, хотя, кстати, о близких он не очень-то размышляет, они есть и всё, вот чем дальше человек, тем больше он его занимает, но в последнее время бабушка стала интересовать его, он стал ощущать на своей жизни тиски её страстной воли — наверное, когда мои ровесники уже становятся отцами, я только взрослею — шутит он, — да, Юлия Николаевна с книгой, дома, она ревнует Митю к сестре и к брату, а уж к Антону Андреевичу и подавно: да, отец Мити с непонятной душой, Китайский Лис какой-то. В окно виден соседний дом, в нём таинственный институт: вечно загораются его окна после двенадцати ночи, тёмные силуэты мелькают, шторы задёргиваются

— Юлия Николаевна частенько сидит возле подоконника и ждёт внука. Ей мерещатся бандиты, ей слышится визг тормозов, окровавленное тело внука видится ей. Но где-то в самой глубине её души живёт не подчинённое её страхам и тревогам знание, что всё у него будет хорошо. Только вот плохо, что он такой бескомпромиссный, и не умеет уживаться с людьми, и неприспособленный такой, с нежным сердцем.

— В наше страшное время, — говорит она, качая крупной головой, — и с таким нежным, хрупким сердцем. К Юлии Николаевне зашла соседка, подражающая ей во всем и именно за это ненавидящая её пламенно. Порой Мите кажется, что никакой соседки не существует, есть только сморщенная бабушкина тень.