Если столкнешься с собой... - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Вяземский cтр.№ 37

Даже я, который никогда не верил во всю эту фаланстеру, тоже мучился, и после училища, и в самом училище», – подумал Кирилл и только тут заметил, что поезд уже давно тронулся, уже успел выехать с вокзала, набрать скорость.

«И мучил Ленку», – потом подумал Кирилл.

Опустошенный безделием и неудачами, злой, раздраженный, домой он стал приходить поздно, предпочитая проводить время с новым своим другом Пашей Воробьевым.

Паша Воробьев сам предложил свою дружбу. В один из первых дней подошел к Кириллу и сказал:

– Послушай, Нестеров. Среди всей этой бесхвостой шелупони нас здесь только двое мужиков. И в одиночку мы долго не протянем. Так что предлагаю сегодня вечером, после «мастерства» выпить за знакомство.

Возраста Паша был почти одного с Кириллом, даже чуть младше его, но выглядел значительно старше своих лет и старше Кирилла. На все тридцать выглядел, и давали ему всегда не меньше тридцати. Могучий был парень. Высокий, широкоплечий, налитой весь силою, которую к тому же еще умел и подать: ходил всегда прямо, расправив плечи, выставив вперед грудь и набычив шею. Рядом с ним Кирилл, сам не маленький и не щупленький, смотрелся сущим шибздиком.

Однажды на Калининском проспекте возле кафе «Метелица» привязались к Паше пять изрядно подвыпивших парней: рубль захотели стрельнуть. Обратись они к Паше душевно: мол, извини, парень, не хватает, выручи, и Паша наверняка выручил бы, если имел чем. Но, видимо, из тех были, что не привыкли душевно обращаться, решили, поди, что раз их пятеро, то они и такого, как Паша, напугают на рубль, и, наверно, сразу же начали пугать, так как Паша рубля не дал, а спокойно пообещал одному из парней, тому, который требовал от него деньги, что выбьет ему глаз. Так и сказал: «Отойди, а то глаз выбью». Но ему не поверили, пошли следом, выжидая, когда он свернет с освещенного проспекта в местечко потемнее, а чтобы скрасить себе ожидание, отпускали у Паши за спиной разные нецензурные замечания.

Матом Паша и сам владел в совершенстве, но, в отличие от московской шпаны, относился к нему как к языку осмысленному, которым пользоваться надо умеючи и осторожно.

Поэтому, когда услышал у себя за спиной несколько показавшихся ему обидными выражений, то остановился и, обернувшись, сообщил уже всей компании: «Ребята, я же не шучу. Точно глаз выбью». А так как ему опять не поверили, обижать не перестали и, не дождавшись, когда он свернет с проспекта, попытались даже ударить его сзади свинчаткой по голове, то не выдержал Паша и, отбив удар, сам ударил бьющего. И, как обещал, с одного удара выбил тому глаз.

К счастью для Паши, случилась тогда среди прохожих на Калининском одна правдолюбивая женщина, которая по собственной инициативе и не опасаясь мести хулиганов разыскала отделение милиции, куда Пашу доставили, и в письменном виде довела до сведения блюстителей порядка, как все было на самом деле и кто виноват в происшествии.

«Собственными руками передушил бы всю вашу шпану, – говорил потом Паша. – Жаль, мало времени, а то бы ходил целыми днями по Москве и бил эту мразь, пока не перебил до последней трусливой твари. Волки, а не люди! Их истреблять надо!»

На волков Паша был зол с детства. Когда ему еще не было девяти лет, они в один день отняли у него отца и мать. Зимой было дело. Поехали отец с матерью в лес за дровами и не вернулись. А на следующий день нашли люди в лесу, возле того места, где обычно рубили дрова, обглоданный скелет лошади и отцовскую двустволку, не успевшую сделать ни одного выстрела.

А Пашу взяла к себе его тетка, женщина добрая и нечужая ему, но уж больно многодетная, к тому же обремененная еще мужем непутевым и неудачливым. Так что долго у тетки Паша не задержался – совесть не позволила – и вскоре начал самостоятельную жизнь. Сначала помогал геологам, а после того, как получил паспорт, перебрался в город и за два года перепробовал с десяток различных профессий, главным образом тех, которые требовали большой физической силы и выносливости, одновременно ухитрившись экстерном окончить вечернюю школу. Родом Паша был из Читинской области, из далекой таежной деревни с неслучайным для Пашиной судьбы названием Большие Волчки, а призывался в армию уже в Новосибирске. И, отслужив на западной границе, вернулся в Новосибирск, сделав на обратном пути остановку в Москве, где в первый раз пытался поступить в театральное училище.

– Паша, а с чего это ты вдруг решил стать актером? – спросил его как-то Кирилл, спросил не сразу, а уже когда больше года дружили.

Внешне Паша настолько не был похож на актера, что и вопрос такой ему задать было неловко. Казалось, не сможет он на него ответить и обидится. Решительно ничего не было в нем актерского: на грузчика был похож, на боксера-тяжеловеса, на лесоруба, на таежного охотника. И среди мальчиков, от которых за версту разило актерством, даже когда они просто шли по улице или ехали в метро, выглядел странно, чуждо, почти фантастично, как осколок метеорита посреди клумбы с анютиными глазками.

– А я с детства решил, что пойду в актеры, – просто и не задумываясь ответил Паша, точно ответ его разумелся сам собой, точно таким было его, Пашино, детство, вся та атмосфера, в которой он родился и вырос, что и выбора-то у Паши не было. Одна дорога – в актеры. А куда еще?

В актеры он поступал три года подряд и три года только в одно училище, решив, что незачем ему соваться в другие актерские вузы, раз уж он наметил себе то место, где будет учиться. Три года подряд преподаватели училища лицезрели Пашу на третьем туре и недоумевали, зачем этому парню приспичило поступать в актеры и как его пропускают на третий тур: стихов читать не умеет, басни читает так, как сроду никто не читал и вовсе не поймешь, что басня это, в прозе его, правда, что-то есть, но очень уж мрачное, больное какое-то, так что даже жуть берет. И читает одного Шукшина, а о других писателях, видимо, и слыхом не слыхивал. Да ну его в тайгу, к лешему, от греха подальше.

Два года возвращали Паше его документы, а на третий вдруг взяли и зачислили в училище. То ли на фактуру Пашину и голос его мощный в тот год резко подскочила конъюнктура (курс, на который его приняли, почти целиком состоял из безголосых мальчиков), то ли «социальный баланс» решили им восстановить (блатных перебрали), то ли терпение лопнуло (доконал он их своим упорством и своим Шукшиным), но, видимо, решили: а, была не была, возьмем к себе. Больно уж типаж колоритный. Может, получится из него что-нибудь. А не получится, так выгнать всегда успеем.

А уже через год стыдно стало. Как это раньше его не заметили, не ухватились за него обеими руками? Ведь два года подряд прогоняли парня. Чуть было не упустили такого актера!

Позже, когда Паша уже работал в академическом театре, одна из актрис этого театра, немолодая уже и во всех смыслах заслуженная, рассказывала Кириллу, пока они ждали каждый своей очереди на озвучивание:

– Понимаете, Кирилл, ваш Воробьев – это явление. И зря вы улыбаетесь. Я знаю, что говорю. Такие актеры, как он, являются один раз в тридцать лет, а может быть, и в пятьдесят… Да в том-то и дело, что не актер он вовсе. Он просто живет на сцене, а не дома, не на улице, не за кулисами, как мы с вами. Понимаете?.. Подождите, я сейчас объясню. Вот мы с вами, так сказать, актеры по профессии. А он – от Бога. Мы выходим на сцену и играем: строим мизансцены, придумываем себе различные ходы и приемы, а ему этого ничего не надо. Он может встать на одном месте и сыграть свою роль от начала до конца, даже головы не повернув. И будет живым. Значительно более живым и интересным для зрителя, чем все мы, вместе взятые… Знаете, Кирилл, ему и репетировать не надо. Это нам с ним надо репетировать, чтобы хоть как-то подстроиться под него и своей игрой не мешать ему жить… Мне иногда даже страшно бывает. Играешь с ним спектакль, а он вдруг посмотрит на тебя так, будто скажет: «Ты же мертвая, а я живой. Зачем же ты, мертвая, со мной, живым, играешь?» Разозлишься даже на него. Сукин ты сын, думаешь – простите, ради бога, за грубое выражение, – я тридцать лет работаю в театре и уж наверно знаю свое ремесло. Ко мне молодежь учиться ходит, смотреть, как я играю. А ты без году неделя окончил училище, а начнешь с тобой играть и тут же чувствуешь себя девчонкой из самодеятельности! Да пропадите пропадом вся система Станиславского и все наше актерское мастерство, когда рядом с тобой по сцене ходит такое вот, как ваш Воробьев, сам себе система и сам себе мастерство!.. Вот помяните мое слово, через три года станет он заслуженным, а лет через десять и народным… Да что вы, Кирилл, все время улыбаетесь? Вы что, не верите мне?