Если столкнешься с собой... - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Вяземский cтр.№ 33

– Давайте мы все же вас прослушаем, – сказал ректор и добавил ехидно: – Чтобы уж наверняка знать, надо ли вам исправлять ваше «р».

«На, получай! Рухнула твоя легенда! Теперь и на „р“ не удастся свалить!» – в отчаянье подумал Кирилл.

– А откуда мне начать? – услышал он собственный голос, но как бы со стороны, точно не он это спросил, а кто-то другой.

– Откуда? Оттуда, где в прошлый раз остановился. Прямо оттуда и начни, – засмеялся ректор.

Он издевался над Кириллом. Что значит начать оттуда, где остановился? С полуфразы, что ли? С полуслова? Оттуда, где его оборвали, обозвали косноязычным, прогнали на место. Да он, сукин сын, просто издевается! Нагло издевается, пользуясь своей властью и безнаказанностью!

– Нет, басню я читать не буду! – вдруг решительно и зло объявил Кирилл и еще громче и решительнее, как бы разом отвергая возможные возражения: – Шекспир! Юлий Цезарь! Монолог Марка Антония!

Этот же монолог он читал на первом и втором турах, читал весьма неинтересно, не представляя себе ни своего противника Брута, убившего Цезаря, ни возбужденной, жаждущей крови толпы, к которой обращался, а как бы себе самому декламировал, с самим собой рассуждая и полемизируя. Не оборви его ректор, не усади на место, а потом снова не заставь читать «оттуда, где остановился», Кирилл бы и на третьем туре прочел монолог так, как читал до этого. Но его оскорбили, над ним потешались, и, прежде чем уйти из училища, он должен был им ответить, их же оружием отомстить за себя, а заодно и за унижение той несчастной девушки, которая читала перед ним Куприна, за унижение всех тысяч униженных и оскорбленных, поступавших и провалившихся в училище.

Всем сразу отомстить было невозможно. Надо было выбрать кого-то одного, самого сильного и самого опасного противника, и поразить его смертельно с одного удара, пока не повалили на землю и не стали бить ногами, а остальных попытаться переманить на свою сторону.

Жертву он выбрал себе тут же – ректор. Лучшего Брута он не мог себе и представить.

И, едва сдерживая кипящую в себе злость, пугаясь ее и упиваясь ею, Кирилл сделал несколько шагов вперед, чтобы выйти из-под слепящих софитов и увидеть лица сидящей перед ним толпы, и бросил в эту толпу громкое, властное, заглушающее, нарочно выделяя свое «р», делая его еще более раскатистым, еще более картавым, не стыдясь его, а гордясь им:

– «Р-р-римляне! Согр-р-раждане! Др-р-рузья!»

Тишина, наступившая в зале вслед за этими словами, поразила Кирилла. Он не ожидал, что вдруг станет так тихо, и, как бы оправдываясь за свое чересчур громкое начало, произнес спокойно:

– «Не славить пришел я Цезаря, а лишь ему последний долг воздать. Людей переживают их грехи. Добро же чаще погребают вместе с ними».

Его пока не поняли, не поверили еще в его искренность, и он продолжал, стремясь окончательно расположить их к себе, ненавидя их ничуть не менее, чем раньше, но слишком хорошо зная, насколько необходимо ему их доверие:

– «Он другом был мне, другом верным… Честный Брут сейчас сказал, что Цезарь был властолюбив. О! Это – тяжкий грех, коль это правда. И за него он тяжко поплатился».

Теперь, кажется, поверили. И теперь-то можно было начинать. «Ну, держитесь, мерзавцы! Сейчас я вам устрою!» – злорадно подумал Кирилл, но начал как бы издалека, словно вдруг усомнившись в справедливости только что сказанного.

– «Но, Цезарь, в чем же властолюбие твое?.. Ты пленных пригонял толпою в Рим, их выкупом казну обогащая. Быть может, здесь скрывалось властолюбье? Ведь назвал Брут тебя властолюбивым, а Брут бесспорно честный человек!»

В честности Брута он пока не мог себе позволить усомниться и поэтому последнюю фразу произнес, глядя в глаза Бруту, открыто и радостно, точно сам гордился его честностью. Брут не выдержал и отвел глаза в сторону. Кирилл едва заметно усмехнулся, обвел собравшуюся толпу хитрым прищуренным взглядом и, уже обращаясь к ней, а не к Бруту, опять внешне недоуменно, но внутренне все увереннее и настойчивее:

– «При виде нищеты сограждан покойный Цезарь слезы лил. Так мягко властолюбье не бывает! Но… назвал Брут его властолюбивым? А Брут бесспорно честный человек!»

Последнюю фразу он теперь чуть ли не выкрикнул, точно с досады, точно себя самого убеждая в честности Брута, в которую всеми силами хотел бы верить, но неожиданно обнаружил в своих словах и в себе самом противоречие, которое сам не мог устранить, а потому обратился к толпе, призывая ее в свидетели и судьи:

– «Вы помните, во время Луперкалий я трижды подносил ему венец. И трижды от него он отказался. Быть может, здесь скрывалось властолюбье?! Ведь назвал Брутего властолюбивым!..»

И вдруг – ужасная догадка, будто только что родившаяся в его сознании; настолько ужасная, что ее и высказать-то невозможно, разве только почти шепотом, испуганно глядя на Брута. Но сколько яростного злорадства было в этом шепоте:

– «А Брут… бесспорно… честный… человек?!»

Толпа заколыхалась и посмотрела на Брута, а Брут оглянулся на толпу.

Потом все уставились на Кирилла, ожидая продолжения.

Но Кирилл молчал. Он уже кончил читать, а они все еще ждали, когда он заговорит снова. И лишь после того, как Кирилл сообщил им, смущенно улыбнувшись, что отрывок кончился, они расслабились, но говорить никто не решался.

– А что у вас еще есть в программе? – прервал наконец молчание ректор неуверенным, хриплым голосом.

«В программе» у Кирилла были все та же басня и стихотворение. Он прочел и басню, и стихотворение, прочел легко, с удовольствием, особенно не стараясь, а читая так, как читалось. Он уже сокрушил Брута, а сокрушив его, тут же примирился со своими недавними обидчиками. Басню он рассказал им как смешной, чуточку нелепый анекдот, и они все дружно смеялись. Ему и самому показалось смешным то, что он рассказывал, и он удивился, что не замечал этого раньше и не понимал, что именно так басню и надо читать. Стихотворение было грустным, и он читал его соответственно: искренне, просто, без декламации, точно не стихи это были вовсе, а так – короткая, но очень грустная история… Впрочем, стихи Кирилл и на предыдущих турах читал очень хорошо.

Когда Кирилл вслед за другими абитуриентами вышел в коридор, он уже знал, что поступил в училище. Но еще не успел испугаться.

Минут через десять в коридоре появился молоденький паренек, первокурсник или второкурсник, в тот вечер исполнявший функции диспетчера приемной комиссии, то есть выкликавший имена абитуриентов, формируемых в десятку, заводивший эту десятку в зал, а потом, после прослушивания, объявлявший «приговор» комиссии, и на весь коридор крикнул, почему-то очень радостно:

– На этюды никто не прошел! Все, ребятки! По домам!

Но Кирилл ему не поверил. И ничуть не удивился, когда вдруг услышал:

– Нестеров. Задержитесь на минутку. Члены комиссии желают задать вам несколько вопросов.